– Не играет? – спросил Ганичев.
– У него же руки трясутся.
– А где его найти, не знаешь?
– Не… Спроси у Ершова.
Ганичев кивнул и быстро удалился.
Музыканты Ленинградского диксиленда в концертных красных смокингах ожидали выхода. На сцене доигрывало трио Лыткина.
Ганичев подошел к банджисту Ершову, о чем-то спросил. Из-за музыки не было слышно, что ответил Ершов. Послышались аплодисменты. Трио раскланялось и покинуло сцену. Проходя мимо, музыканты дружески напутствовали коллег перед выходом.
Стихли аплодисменты – это диксиленд появился на сцене. Началась музыка.
Ершов сначала подыгрывал, но вот пришла его очередь, и он начал солировать.
Джазовый теплоход плыл по какой-то речушке среди полей, березовых рощ, деревень в несколько домиков, среди пасущихся на лугах коров, цветущей земли.
Музыканты на палубе, раздевшись кто до трусов, кто просто скинув пиджак, играли нечто джазово-пасторальное. На банджо играл человек с худым лицом и впалыми щеками, зачесанный на пробор.
Под дребезжащие звуки банджо во двор продовольственного магазина зарулил «рафик». Ганичев выпрыгнул из машины.
– Вася, две минуты! – крикнул он шоферу и побежал ко входу.
В зарешеченном окне подсобки мелькнуло мужское небритое лицо. Увидев белый халат врача, человек скорчил испуганную гримасу и исчез.
Ганичев вошел. Навстречу шла женщина в халате продавца.
– Обед у нас.
– Кротова можно видеть? – спросил Ганичев.
– Там, – указала она на дверь.
Ганичев распахнул ее и вошел.
На цементном полу в пустой подсобке стояли три ящика. На двух сидели мужчины – тот, что выглянул в окно, и Виктор Кротов – в ватнике, с гладкими впалыми щеками, зализанный на пробор. На третьем ящике лежал плавленный сырок и стояли два пустых стакана.
– Виктор Иванович? Кротов? – спросил Ганичев, с трудом узнавая бывшего банджиста.
Небритый встал, подобострастно улыбаясь. Кротов продолжал сидеть.
– Согласия моего не было, – сказал Кротов мрачно. – Принудительно – только через суд.
– Витек, ты погоди, Витек, – залебезил небритый. – Может, амбулаторно.
– Люська его вызывала – пускай сама и лечится! – Кротов демонстративно отвернулся.
Несколько секунд Ганичев с жалостью смотрел на Кротова.
– Витек, ты много принял сегодня? – спросил он почти ласково.
– Вы мне не тыкайте! – закричал Кротов.
– Ничего с утра не пили, ни капелюшки. Как на духу… – оправдывался небритый.
Внезапно дверь подсобки распахнулась, и на пороге возникла пышная женщина в белоснежном халате и крахмальной наколке. Ганичев изумленно отшатнулся: он узнал в этой дородной немолодой продавщице Люду Левченко, Люси – бывшую вокалистку.
– Твоя работа?! – заорал Кротов, вскакивая.
– Люся… Вы… – пробормотал Ганичев.
– Что случилось? Да постой ты! – отбивалась она от мужа.
– В психушку меня решила! – кричал он.
– Тихо, Витя! Товарищ, вы к кому? – обратилась она к Ганичеву.
– К вам. Обоим, – Ганичев сел на ящик и тяжело вздохнул, не в силах ничего больше сказать.
Они тоже молчали.
– Вы из санэпидстанции? – попыталась угадать Людмила.
– Я из вашей молодости… – он криво улыбнулся, но тут же понял, что пошутил неудачно. – Юрик я, Ганичев. Я от Леши Сокольникова.
Он вытащил из нагрудного кармана пригласительный билет, протянул им. Людмила осторожно взяла, стала читать.
В служебку заглянула молодая продавщица.
– Кротов! Долго мне кричать? Иди селедку принеси в отдел!
Кротов очумело взглянул на нее, только рукою махнул. Вместо него услужливо побежал небритый.
