Однако более всего способствовал прогрессу подлинно свободного умозрения в религии чистый спиритуализм, возвысившийся перед лицом и среди множества доктрин, его компрометировавших. Действительно, представленный в новых формах Декартом, Паскалем, Мальбраншем и Лейбницем – этими выдающимися мыслителями, которые столь возвысили философию именно потому, что сумели примирить разум и веру, – чистейший метафизический концепт более всего продвинул человеческий дух на пути истины, к той здравой свободе мысли, которой желал Божественный Творец нашего разума. И везде, и всегда объединять религию и философию, поддерживать силы веры и права разума – значит вести умы по верному пути. Когда религия поглощает философию, интеллект, лишённый спонтанности, перестаёт быть по-настоящему живым – и это величайшее несчастье для человечества. Когда философия поглощает религию, это тоже беда, ибо тогда религия остаётся лишь для философов – этой ничтожной части человечества. Господство философии в сфере теологии есть рационализм. Но рационализм ложен в философии, когда он игнорирует эмпиризм, и ложен в теологии, когда отвергает сверхъестественное. Если он всегда, даже в теологии, стремится всё поглотить, то там он остаётся лишь теорией естественной религии, нигде не практикуемой, и если он вправе быть услышанным там, где может, то у него нет никаких оснований претендовать на управление совестью. Вот почему против его господства, столь долго бывшего предметом самых горячих устремлений, ныне восстают самые суровые обвинители. Везде, где его идеи возобладали – во Франции, Англии, Америке, Германии, Дании, Голландии, – религиозная жизнь ушла из общества. (См. «Philosophic Theology, or ultimate Grounds of all religious belief based in reason». Charleston and New-Yorck, 1849. Заметим, что под «разумом» автор понимает разум, сформированный христианской цивилизацией.) Рационализм обманывал лишь постольку, поскольку был окрашен христианством, и даже тогда порождал лишь искусственную жизнь. Остатки веры у поколений, захваченных его учением, исходили от христианской жизни прежних эпох и ещё сохранялись в их институтах как нравы.
Совсем иная система – увлечение нынешнего века: все хотят украсить себя религией, никто не желает оставаться вне христианства. Там, где самые выдающиеся мыслители прошлого века исповедовали глубочайшую антипатию, наши современники заявляют о великой любви, и чрезмерная горячность этого нового пристрастия, пожалуй, вредит и философии, и религии. В наш прозорливый и испытанный век лучше заменить эти пышные декларации подлинной преданностью истине в обоих случаях. Можно быть философом – как показывают Паскаль и Мальбранш – не отказываясь ни от одной фундаментальной теории, не отвергая ни одного из тех мощных учений, что создали истинных христиан, великих апостолов или учителей. Именно доктрины христианства обусловили величие его дела, силу его институтов, эффективность их влияния, прочность общественного порядка наций, славу философского и литературного развития мира. Евангелие во всей полноте, а не урезанное, искажённое и рационализированное христианство, создало чудеса христианской жизни. Но подлинное христианство – это первоначальное христианство, и если его чудеса могут повториться и длиться вечно, то лишь благодаря вечной, абсолютной, метафизической ценности всей его доктрины. Это понимали и Бэкон, Лейбниц и Ньютон, так же как св. Августин, св. Ансельм, св. Фома Аквинский, Фенелон и Боссюэ.
