Флибустьеры - страница 11

– Как знать, как знать!

– Господа, мы подходим к озеру, – вмешался отец Сибила, – и если уж вспоминать легенды, то наверняка наш капитан знает их немало…

В это время пароход выплыл на широкий разлив, и взору путешественников открылась поистине великолепная панорама. Всех охватило волнение. Прямо впереди простиралось окаймленное зелеными берегами и синими горами прекрасное озеро, подобное огромному полукруглому зеркалу в раме из сапфиров и изумрудов, в которое гляделось небо. Справа берег был низкий, со множеством живописных бухт и смутно видневшимся вдали мысом Сугай; впереди на горизонте величаво высился могучий Макилинг[21] в венце из кудрявых облачков, а слева – остров Талим, с мягкими линиями холмов, «Девичья грудь», как называют его тагалы.

Дул свежий ветерок, синяя гладь озера была подернута легкой рябью.

– Кстати, капитан, – сказал Бен-Саиб, оборачиваясь, – не знаете ли вы, где тут на озере погиб этот, как бишь его, Гевара, Наварра, нет, – Ибарра?

Все взглянули на капитана, только Симон пристально смотрел на берег, словно хотел что-то отыскать там.

– Да, да, – встрепенулась донья Викторина. – Где это, капитан, где? Быть может, там остались какие-нибудь следы?

Добряк капитан подмигнул несколько раз, что выражало у него сильную досаду, но, видя умоляющие глаза пассажиров, прошел несколько шагов вперед, на нос, и оглядел берег.

– Посмотрите вон туда, – полушепотом сказал он, удостоверившись, что на палубе нет посторонних. – По словам капрала, который командовал отрядом, Ибарра, убедившись, что окружен, выпрыгнул из лодки в воду вблизи Кинабутасана[22] и пустился вплавь к берегу. Он проплыл больше двух миль, и каждый раз, как высовывал голову, чтобы набрать воздуху, по нему стреляли. Потом его потеряли из виду, а немного погодя у самого берега вода как будто окрасилась кровью… Да, кстати, сегодня ровно тринадцать лет, день в день, как это случилось.

– Стало быть, его труп… – начал Бен-Саиб.

– …отправился к трупу его отца, – подхватил отец Сибила. – Тот ведь тоже был флибустьером, правда, отец Сальви?

– Вот погребение, не требующее расходов! – воскликнул Бен-Саиб. – Согласны, отец Каморра?

– Я всегда говорил, что флибустьеры не любят тратиться на пышные похороны, – с веселым смехом отвечал тот.

– Да что это с вами, сеньор Симон? – спросил Бен-Саиб, заметив, что ювелир стоит неподвижно и молчит. – Неужто вас укачало? Вас, путешественника, на этой лужице?

– Насчет лужицы это вы зря, – возмутился капитан, который за долгие годы службы на «Табо» полюбил эти места. – Наше озеро больше любого швейцарского и всех озер Испании, вместе взятых. Я знавал и старых моряков, которых здесь укачивало.

[23]

Читавшие первую часть этой повести, возможно, помнят старика дровосека, который жил в лесной чаще.

Танданг Село здравствует и поныне и, хотя волосы его совсем побелели, на здоровье не жалуется. Правда, на охоту он уже не ходит и дрова в лесу не рубит, – семья теперь живет в достатке, и старик проводит время за вязаньем метел.

Его сын Талес (уменьшительное от Телесфоро) арендовал прежде участок у богатого помещика, но затем, обзаведясь двумя буйволами и несколькими сотнями песо, решил трудиться на собственной земле. Отец, жена и трое детей помогали ему.

Неподалеку от деревни они выкорчевали и расчистили густые заросли, которые, как они думали, не имели хозяина. Пока осушали и распахивали участок, вся семья, один за другим, переболела лихорадкой, а жена и старшая дочь Лусия, цветущая девушка, умерли от этой изнурительной болезни. Причиной лихорадки были ядовитые испарения, поднимавшиеся из болотистой почвы, но Талес и его семья объяснили свои несчастья местью лесного духа. Смирившись с горем, они продолжали трудиться, надеясь, что дух уже умилостивлен. Когда же подошло время первого урожая, монашеский орден, владевший землями в соседней деревне, предъявил права на их поле, утверждая, что оно находится в его владениях, и в доказательство немедленно расставил вехи. Однако отец эконом из милости позволил Талесу пользоваться урожаем с этой земли при условии, что он ежегодно будет платить монахам небольшую сумму, сущий пустяк, двадцать – тридцать песо.