Флориендейл. По краю земли - страница 13

– Но ведь ты – не корни, – возразил Айлек. – Если уж на то пошло, ты – дерево. Молодое и цветущее, вишнёвое например. Твоё дерево – оно счастливо?

Марель молчала – наверное, обдумывала сравнение. Айлек посмотрел в лицо сестре: она закусила губу и прикрыла глаза, так, чтобы лишь чуть-чуть лунного света могло просочиться сквозь густые ресницы. До чего же прекрасным деревом была Марель!

– Я не понимаю твоего вопроса, – наконец призналась она. – Разве цветущее дерево может быть несчастным?

Она вдруг схватила брата за руку и потянула за собой, приложила его ладонь к шершавому стволу ближайшего к ним дерева – это был стройный, полный сил ясень. Он дремал сейчас, и всё равно Айлек чувствовал, как пульсирует жизнь под его корой, как миллионы мельчайших частиц дрожат под рукой травника, объединённые общей целью и судьбой.

Община была их садом, а сад – общиной. Труд был жизнью, а жизнь – само по себе безусловное счастье. Ибо есть только жизнь и смерть. Счастья, отделённого от бытия, просто не могло существовать – это выдумки людей… Марель не нужно было ничего говорить, Айлек и так всё знал: это было их коллективным началом. Корни крепче воздушных крон и тонких веточек, они надёжнее, они – основа. Только что же тогда не так с Айлеком, неужели, как говорят, «дурное семя»?

– Я несчастлив, – твёрдо сказал Айлек, впервые решаясь произнести эту мысль вслух. Он долгие месяцы носил её в себе, перекатывал на языке, стремился задавить столь неожиданные, неуместные в общине травников ростки эгоизма. Всё началось с того, что у него забрали его Марель – Сэльмар забрал, – но в этом он не мог ей признаться.

– Как мне помочь? – отчаяние в голосе Марель. Глаза в глаза, её серебряный блеск против его тёмных угольков, скрывающих столько печали.

– Я люблю тебя, – сказал Айлек, отрывая руку от ясеня и отступая на шаг от Марель. – Ты не можешь мне помочь.

Её лицо исказилось, но не от обиды или испуга – от непонимания. Конечно, откуда ей знать, что он чувствует, когда её корни крепчают с каждым днём, когда её сад полон побегов, которые она взрастила собственными руками! Она не была больна, как он.

– Я побуду здесь, – сказал Айлек, указывая на землю под деревом. – А ты возвращайся к детям, Марель.

– Но… – она колебалась, – как же ты один…

– Спокойно. Мне здесь легче дышится. И потом, сегодня день моего рождения… – добавил он. – Пусть это будет твой подарок – ведь другого у тебя нет.

– Я сделаю оберег, – снова повторила Марель, но было видно, что она сдалась, уступила Айлеку.

Сестра снова хотела дотронуться до него – может, провести рукой по его щеке, как она часто делала, или обнять, – но Айлек сделал вид, будто не заметил её движения, и отвернулся. Марель обескураженно пожелала ему доброй ночи и направилась к дому.

Их разделяла всего дюжина шагов, но Айлек знал, что со временем они станут пропастью, больше – они станут вечностью. Его корни прогнили насквозь.

Круглую площадь Звёзд отделяли от королевского замка четыреста тридцать две ступени. Засмотревшись на старинные дома с изогнутыми фасадами, на цветущие клумбы и разноцветные флаги, мало кто обращал внимание на скрытую среди зелени лестницу, круто уводящую вверх. Ею редко пользовались: парадный вход в замок и широкий, удобный для лошадей подъезд располагались с обратной стороны холма, и почти никто не поднимался в гору пешком. За лестницей тем не менее тщательно следили: зимой её чистили ото льда и посыпали песком, летом – смахивали листву, мыли и ремонтировали ступени. Забраться по ним наверх можно было без особых трудностей даже ночью: у подножия лестницы, освещая начало подъёма, горели факелы, и надёжные каменные ступени светлыми пятнами выделялись среди листвы.