утонули!
Зубавин приблизился к избитому Синицыну, опутанному верёвкой,
приподнял опущенную голову нагайкой:
– Что же ты натворил, братец? Ведь так доверял тебе. К награде
хотел представить. А ты? Скрывал нутро под пролетарской одеждой? Понимаешь, чего заслуживаешь?
Павел молчал, ему было всё равно, что о нём думают и говорят. Был
даже спокоен и рад. Ведь помог брату избежать расстрела и, наконец, занял то место, где должен был быть с самого начала.
– Зачем это сделал, Павло? – спросил командир. – Хочу понять твою
паскудную суть.
Павел обвёл глазами, светлеющее от восхода небо и гордо, глядя на
окруживших его бойцов, громко произнёс: – Это был мой брат! Я не сын сапожника! Я дворянин!
Толпа загудела. Послышались выкрики в трёхэтажный мат.
– Тихо! Тише! – перекричал подчинённых Зубавин. – Шо, как на
базаре!
Толпа затихла, только голос Митяя слышался в стороне, взахлёб
рассказывающего кучке любопытных, как отважно и вовремя поймал, белогвардейского прихвостня.
– Вот, значит, откуда умеешь саблею махать. В кадетах, небось,
обучался? – сделал вывод Сидор Борисович.
Комиссар, подойдя, шепнул Зубавину. Тот прервал допрос и пошёл в
штаб.
– С этим-то, что делать? – спросил вдогонку Обухов.
– Заприте пока! Пусть посидит, после разберёмся!
В штабе Зубавина ожидал посыльный, приехавший из главка
дивизии. Сидор Борисович принял увесистый пакет, небрежно разорвал и прочёл. Потом скомкал бумагу, положил в пепельницу, поджёг.
В приказе ставилась задача передислокации полка. – Два дня на
сборы. Переезжаем в хутор Лесной, – сказал он командирам взводов.
5
Павел сидел взаперти, где вчера томился брат, ожидавший, как и он
теперь, расстрела. Любопытный Архип, охраняющий сарай в дневные часы, подсел к окну с металлической решёткой, у которого не было стекла, и повёл разговор: – Это правда, был твой кровный братец, али так сказал, совравши?
Павлу было не до разговоров. Не хотелось никому ничего объяснять.
Но помолчав, ответил: – Да, Архип, правда. Мой брат.
– Иш кака карусель? Вот, что жизнь понаделала! Многие щас так
воюють: родственник, против родственника. А чо делать? Не понимают люди, что большевики добро несуть, хотят рабоче-крестьянскую власть наладить. Дай ей господь шансу. Ленин вот из ваших будет, из дворян значит, а правильно мыслит, за народ вступился. Добивается, чтобы по справедливости всё было, по честному. А, что ваши предлагають? Опять с мужика три шкуры драть? Вот что получат! – Архип показал сложенную пальцами руки фигу. – Хотя тебя понять можно. Молодой горячий. Конечно, жалко родного-то. Тоже не знаю, как поступил бы, будь на твоём месте. – Старик затянулся обжигающим пальцы окурком, свёрнутым из газеты и, поплевав на него, потушил о ладошку. – А, ты, вот, что, парень, – сказал скрипучим голоском, – покайся командиру, да перед хлопцами. Сидор Борисыч – мужик справедливый, поймёть. Какова невидаль – беляка упустил? Всё равно ничего не сказал бы. Ну и шут с ним. Сбежал и сбежал. Ты искупись. Скажи, мол, в бою докажешь преданность идее нашей.
– Нет, Архип, – ответил Павел. – Ничуть не каюсь в поступке. Только
сейчас остаюсь доволен в выборе.
– Вот дурень! Его стрельнуть завтра, а он доволен?
– Тебе этого не вразумить, – сказал Павел и отошёл от окна, дав
понять, что не желает больше вести беседу. Сел на солому.
Вторую ночь подряд пролежал, не смыкая глаз. Наступило утро.
Услышал за стенами сарая возню: скрип телег, ржание лошадей, какие-то команды. «Опять в бой, – подумал. – Сейчас, наверное, придут и…»
