Павел не решился говорить матери, что сам не видел ещё сынишку, и
о ситуации, в которой оказался. Знал её характер, не хотел расстраивать сложностью предначертания, от которого тяжело мучился сам.
– Непременно, в следующий раз, приедем вместе, – заверил он мать. – Дорога нелегка. Одному проще было добраться.
– Ловлю на слове. Буду ждать.
Отца так и не дождались. Позвонил в полночь по телефону,
предупредил, что отбывает в поездку, куда не сказал, хотя было и так ясно, что не на курорт. Павел перебросился с ним лишь несколькими словами. Андрей Михайлович сожалел, что не может приехать.
Прожив у матери неделю, Павел собрался уезжать. С отцом так и не
увиделся.
Возвращаться пришлось труднее. Ближе к фронту ситуация часто
менялась. Территории переходили то к красным, то к белым. Угадать направление пути, не владея информацией, было сложно. Дорога грозила опасностью. Легко можно было оказаться на территории врага.
Поезд застопорился на одной из станций. Начальник станции был
извещён по телеграфу о прорвавшемся впереди маршрута неизвестном отряде партизан, и приказал не выпускать состав до особого распоряжения. Пришлось ждать…
Глеб в это время воевал южнее. Про операцию, о которой говорил
брату в лазарете, не выдумал. Его полк действительно атаковал красных в районе хутора Лесного. В бою получил лёгкое ранение в руку, но седла не покинул, помнил обещание, данное Павлу. Бой закончился, населённый пункт был отбит. Глеб с Егором искали дом, в котором по рассказу брата должны проживать его родственники. Разослал подчинённых, озадачив целью, и сам по очереди заезжал в казачьи дворы. После недолгого объезда Томин позвал командира и показал хату, которую искали. По лицу Егора Глеб понял, что произошло неладное. Резво спрыгнул с коня, не смотря на раненую руку, и вбежал во двор покосившейся мазанки. На траве у входа в дом лежали три порубленных тела. Среди них был ребёнок. Закрыв от ужаса лицо рукой, Глеб присел на лавку. – Это точно они? – спросил он уТомина, не в силах без слёз смотреть на жуткое зрелище.
– Да командир, – ответил Егор, – тётка, живущая напротив,
рассказала. У неё хозяйка дома лежит. Увидев, как постояльцев убивают, с ума спятила. Лихорадит её.
Глеб поднялся. На ватных ногах побрёл к бочке с водой. Окунул
голову, словно после тяжёлого похмелья. Томин подхватил его под руку, видя, как командира колотит и покачивает.
Соседка приняла Глеба за мужа Лизы. Плача, сочувствовала.
Капитан сел к столу: – Кто это сделал? – спросил хуторянку.
Пелагея утёрла слёзы и рассказала, что видела. Рассказывала,
озираясь, осматривая присутствующих, боясь не дай бог встретить лица душегуба. Крестилась и плакала: – Перед тем, как стрельба началась, пришли четверо со звёздами на фуражках. Старшего было видно сразу по одёжке. Товарищи комиссаром кликали. Выведали фамилию у Лизочки, про мужа спросили, про вас значит. Потом и началось… Трудно передать это. Не могу вспоминать.
– Говори, всё как есть говори! – твёрдо сказал Глеб, положив на
стол золотой червонец.
Женщина продолжила: – Марфа испугалась, прибежала ко мне. Мы с
ней за забором схоронились, да всё и видели. Комиссар ударил Лизу в лицо, она сынишку выронила. Во дворе это было. Екатерина Петровна кинулась на него. Защищала дочь. Солдат хватил её саблею по голове, она и упала тут же. Старший Лизу бил, кричал, что за брата Дмитрия такая участь. Потом на глазах у матери полосонул клинком ребёночка… Ирод проклятый! И Лизу тоже зарубил. Но, сперва, надругались над нею. Тяжело вспоминать добрые люди, но всё как на духу высказала, – крестилась Пелагея.
