– Не-е-т, – протестует ребенок, мотая для убедительности головой, – тогда она ненастоящая.
Ненастоящая?! А как быть этой настоящей, когда каждый сделанный шаг, каждый поступок, каждое движение навстречу пронзает непереносимой болью, точно долотом от твоей живой плоти кто-то откалывает куски ракушечника, наросшего на тебя и уже ставшего частью тебя. А этот кто-то твердит: «Нет, не верю, это не то, должно быть подлинное, я знаю, чувствую!» И потихоньку, исподволь, а другой раз – со страстным остервенением набрасывается он на твоё огрубевшее от долгого пребывания в морских глубинах тело. Терзает его рашпилем, скалывает наросты, и вот наконец из-под бесчисленных напластований проступает уже забытая всеми и даже самой тобой подлинная твоя сущность.
– Почему она молчала? – слышу я вопрос и не сразу понимаю, о ком, собственно, речь, а потому сама спрашиваю:
– Кто молчал?
– Кто-кто, Русалочка, конечно. А ты думала, ты, что ли? – в голосе Стеши слышится обида.
Думаю, что молчим мы по одной и той же причине, но ребёнку не надо всего знать, даже если он и чувствует так остро. И я отвечаю за себя, прикрываясь Русалочкой, а как иначе:
– Молчала, потому что любила.
– Тогда ей надо было всё рассказать Принцу, вот как я, я же тебе всё объяснила, и ты поняла.
Да, я поняла, только как это своё понимание донести до другого?
Но вновь стараюсь объяснить:
– Есть вещи, о которых легче говорить сердцем, а не словами, потому что сердце не лжёт, а в словах можно схитрить.
Смотрю в зеркальце заднего видения и вижу задумавшуюся Стешу. Наконец, переварив информацию, она спрашивает:
– Принц её не слышал?
– Почему-то не слышал. Или слышал, но не доверял себе, хотел слов. Все кругом говорили слова, и он привык всё выражать словами. А Русалочка не могла говорить, колдунья забрала у неё голос, но сохранила в её сердце любовь. Тогда Русалочка попросила колдунью вернуть ей слова в обмен на свою жизнь, – кратко излагаю я сюжет.
– Зачем она так сделала? – малышка расстроена, я вижу это в зеркале. А автомобиль, как это ни странно, всё ещё продолжает свой путь вопреки здравому смыслу. Должно быть, я веду его на автопилоте, занятая исключительно своими мыслями.
– Потому что любила Принца. Она была готова на всё, чтобы только объяснить ему, что это она – та, которую он любит. Что она настоящая, живая, подлинная.
– А потом превратилась в морскую пену? – с типично детским любопытством уточняет ребёнок, у детей любопытство превалирует над всем другим.
– Да, в морскую пену на гребне волны, – подтвердила я.
– А ты не боишься стать морской пеной?
Этот вопрос показался мне провокационным, хотя ребёнок всегда действует интуитивно, а потому я отвечаю скорее себе, чем ребёнку:
– Что ж, искрящаяся пена на гребне морской волны так красива. И это подлинно. Нет, не боюсь.
Мы подъехали к придорожному кафе, где я с облегчением остановила машину. Признание, которое заставил меня сделать ребёнок, забрало все силы, словно я сама прошла сквозь Русалочьи муки и страдания.
– А что Русалочка сказала Принцу? – догнал меня следующий вопрос.
– «Я вся в твоём сердце, потому что люблю тебя» – наверное, так, – предположила я, – по крайней мере примерно так сказала бы я.
– Я тоже так скажу, а потом стану морской пеной, – уверенно произносит девочка.
Ну что на это ответить, остаётся надеяться, что у неё всё сложится счастливо и не надо будет становиться морской пеной, чтобы доказать свою любовь, потому что любовь вовсе не надо доказывать. Малышка уже это знает.
