Сиренька была небольшим изящным кустом сирени, каждый лист которого своей формой повторял настоящее человеческое сердце. Эти листья, плотные и блестящие, никогда не желтели, но осенью, уже с заморозками, вдруг разом все опадали, словно не могли перенести холодного равнодушия к себе. Однако уже в апреле, при первом проявлении тепла, когда солнце ласково касалось её обнажённых веток, на них вновь, точно по волшебству, появляются маленькие зелёные сердца, среди которых неожиданно радостно вспыхивали то лиловым, то ярко-белым цветом кисти соцветий, сплошь состоящие из маленьких четырёхлепестковых цветков. Сирень оживала, и в буйстве её цветения вдруг начинало казаться, что она кипит, наполняя всё кругом горьковатым пьянящим ароматом, заглушавшим даже запах самого́ моря.
Так и в этом апреле, при первом появлении солнца зацвёл куст сирени, сначала робко, но постепенно набирая силу своего неповторимого глубокого аромата. Куст рос на самом краю спускающегося к морю старого дубового леса, там, где серая полоса дороги отделяла его от прибрежного песка, и был хорошо виден со стороны моря. Старый Баркас, лежащий на берегу, не обращал на сиреневый куст никакого внимания, даже не отличал его от других кустов и деревьев, ещё лишённых своей разнообразной листвы, по которой так легко прочесть их имена. Хотя и Старый Баркас, и Сиренька знали о существовании друг друга давным-давно, но ситуация сложилась неравной: Сиренька всегда помнила о Старом Баркасе и смотрела на него влюблёнными глазами, каждый свой сердцевидный листок, как откровение, посылая ему, в то время как Старый Баркас, мысли которого были обращены к морю, не замечал Сиреньку до тех самых пор, пока она не расцветала в середине апреля, наполняя своими чарующими ароматами всю округу и даже его заставляя волноваться. Все влюблялись в Сиреньку, и Старый Баркас вдруг тоже вспоминал о ней и начинал бросать ревнивые взгляды, призывая её к скромности. Сиренька цвела, думая, что цветёт только для него. На её цветы слетались пчёлы и шмели, маленькие птички порхали в её ветвях, даже соловей на вечерней заре прилетал спеть свою песню любви среди её цветов. Так что не заметить и не полюбить Сиреньку было нельзя, и Старый Баркас на время забывал о море и смотрел на неё растроганно и влюблённо, как смотрит моряк после долгого плавания на свою невесту.
Правда, они только и могли что бесконечно смотреть друг на друга то нежно, то, когда подует сильный ветер с моря и Старый Баркас задумается о скором и далёком своём плавании, вопросительно. Так бы и продолжалась их жизнь, если бы однажды и совершенно случайно не появился Сырок. Так ласково называли маленькую девочку, которая хотя и жила уже на свете три с половиной года, но только теперь познакомилась с Сиренькой и Старым Баркасом. Она, как это свойственно только маленьким детям, сразу почувствовала всю сложность и трагизм сложившейся ситуации и заявила: «Они такие красивые, надо им помочь», – и тут же придумала свою историю, которая, в сущности, была продолжением прежней.
Старым Баркасом у неё оказался немолодой мужчина, который часто прогуливался вдоль моря, наблюдая за полётом крикливых чаек, вступивших в единоборство с ветром. Он носил капитанскую фуражку и чем-то неуловимо был похож на человека, сошедшего когда-то на берег с такого же баркаса, как тот, что лежал теперь здесь, зарывшись в песчаные волны пляжа, как когда-то зарывался в морские. А потому его романтический облик и капитанская фуражка вполне совпали в детском воображении с самим Старым Баркасом и срослись в одно, так что даже душа Старого Баркаса переселилась в этого мужчину.
