– Были, конечно, – отвечает она снисходительно.
– А мальчики?
Она кивает.
– А кого больше, мальчиков или девочек? – это уже вопрос на развитие.
– Девочек, конечно. Эх, хорошо, что все мы девчонки! – восклицает она с искренним удовлетворением, а я и не знаю, включена ли я в этот круг девчонок, но полагаю, что включена, от этого мне тоже становится хорошо. Интересно, чувствует ли трёхлетний ребёнок возраст, он ещё почти чистая душа, а у души возраста нет. Не потому ли так легко общаться с детьми, даже без слов, улыбки довольно. Это как от берега оттолкнуться, а дальше уже всё само, и ведущим обязательно будет ребёнок, что бы педагоги по этому поводу ни рассуждали.
– А чем же вы там в садике занимались? – спрашиваю я, хотя и так знаю распорядок дня, заранее всё изучила на доске детсадовской информации.
– Играли, гуляли… – перечисляет Стеша, каждое слово сопровождая кивком головы, потом перестаёт кивать, задумывается и говорит мечтательно: – Спали.
Для неё это необычно, первый раз спала вне дома. Сон для ребёнка не только некое физиологическое состояние, это волшебство, переход в параллельное измерение. Посмотрите на ребёнка, когда он просыпается и не может понять, здесь он или ещё там, и никак не хочет сюда, назад, в нашу социализацию.
Я понимаю, что надо эту тему как-то разговорить, и спрашиваю:
– Ты спала в кроватке?
– Да, – согласно кивает девочка, – мно-о-о-го кроваток.
– А что снилось? – наконец задаю я давно припасённый и самый для меня интересный вопрос.
– Мне снились жирафы, – сообщает ребёнок доверительно, словно приоткрывает мне свою тайну. – Один жираф жёлтый, а другой – фиолетовый.
Она произносит слова раздумчиво, мечтательно растягивая, а я чувствую, что ко мне откуда-то свысока склоняются две жирафьих морды на длиннющих узорчатых шеях: одна – улыбающаяся, жизнерадостная (жёлтая), другая – немного грустная, задумчивая (фиолетовая). У обеих мягкие, большие, подвижные губы, которые щекочут мои волосы. Стеша это тоже чувствует, мы обе смеёмся.
Сон – это всегда чудо. Ну неслучайно же ей приснился такой необычный сон, которым она поделилась со мной, да и не только со мной, а со всеми нами. Значит, этот сон теперь и наш тоже. И что же это всё значит для неё, для меня, для её родителей? Не знаю, что бы сделали вы, но я лезу в сонник – и не в первый попавшийся, а подхожу к вопросу вполне научно и исследую все сонники, до которых только могу докопаться. Получается интересно.
Сначала поискала в шкафу потрёпанный семейный сонник, перешедший мне по наследству от кого-то из двоюродных бабушек (именно эта категория родственников оставляет самое неожиданное наследство, которое не знаешь, как применить, а выбросить рука не поднимается). Но не нашла и тогда, вспомнив, что на дворе двадцать первый век, прибегла к помощи интернета. Сонников в сети оказалась тьма-тьмущая, хорошо ещё, не во всех упоминается жираф. Я не нашла его в древнееврейском и ассирийском сонниках – должно быть, в те далёкие от нас времена мало кто знал о существовании длинношеих животных или просто не было времени на интересные сны.
Не было его и у Карла Юнга. Впрочем, с его методом ассоциаций однозначного толкования и быть не может, для каждого оно своё. По мнению Юнга, главное – понять, почему бессознательное выбирает именно этот символ для спящего, что оно хочет этим сказать. Собственно, я хочу того же, что и великий психолог, – хочу понять, почему жирафы и для чего так причудливо раскрашены. Пролистав ещё несколько страниц учёного трактата и почти уже забыв о первоначальной причине своего интереса, я вдруг натыкаюсь на постулат, в котором говорилось, что если сновидение не имеет смысла для того, кто его увидел, то невозможно и толкование. «Надо будет к этому вернуться и спросить Стешу, что она сама-то думает о своём сне», – решила я и продолжила поиски. Если уж Юнга не поленилась открыть, то надо и Фрейда посмотреть, у него хотя бы символика носит универсальный характер, а значит, и сонник должен быть. Я не ошиблась, основатель теории психоанализа не обошёл вниманием жирафа.
