– Я по вашему голосу понял, как сильно вы ее любите, – попытался объяснить Бенедикт. – Но дело не только в любви к этой девочке. Видите ли, в вашем голосе – такая глубокая боль, что ее, казалось, ничем невозможно утолить.
Судорожно сглотнув, Шарлотта проговорила:
– Если она услышит в моем голосе любовь, в этом не будет ничего плохого. Но она не должна узнать остальное. Если Мэгги считается ребенком моей сестры, которая была замужем, то она – законнорожденная. И тогда ей в жизни будет легче.
– А вам? – Бенедикту хотелось взять ее руку в свои, но он сдержался.
– Самое большее, что я могу сделать для своей дочери, – это быть ее тетей, – ответила Шарлотта, и слова ее были полны грусти… и решимости.
Протянувшись к ней, Бенедикт коснулся ее руки.
– Мисс Перри, вы очень храбрая, – пробормотал он.
– Мне пришлось стать такой, мистер Фрост, – ответила Шарлотта. Их руки на мгновение соединились. – И вам тоже пришлось стать таким же.
Через несколько секунд Шарлотта вышла из комнаты.
– Надеюсь, ваша поездка в Чешир не причинила вам неудобств. Я вызвал вас сюда как почитатель вашего таланта. – Маркиз Рэндольф, сидевший за письменным столом, откинулся на спинку стула и посмотрел на гостя из-под полуопущенных век.
– Да, милорд, – пробормотал Эдвард Селвин. – То есть… Я имею в виду, что нет, милорд. Никаких неудобств. Это большая честь для меня. – Такая честь, что он едва сознавал, что говорил.
Поместье Рэндольфа в Чешире казалось Эдварду воплощением роскоши. Если в его доме в Строфилде полы были из дерева или сланца, то здесь они были мраморные. Его стены были отделаны резными деревянными панелями или оклеены обоями, а у Рэндольфа дымоходы были мраморные, а стены декорированы расписными шелками. Но больше всего радовало то, что на почетном месте, на стене, у которой стоял письменный стол маркиза, висела одна из его, Эдварда, картин. Написанная маслом и навеянная произведениями Боттичелли, картина эта представляла Венеру, выходящую из морских волн. То была одна из его ранних работ, но по-прежнему – самая любимая.
– Милорд, это огромная честь для меня, что вы обратили внимание на мое искусство, – продолжал Эдвард, стараясь говорить одновременно и уважительно, и уверенно. – Для меня было бы большим удовольствием написать ваш портрет.
Рэндольф был сказочно богат, и он, несомненно, обладал огромным влиянием. Маркиз мог бы, наконец, взять Эдварда под покровительство, которого ему давно не хватало. И тогда он стал бы вторым Гейнсборо, вторым Лоренсом…
– Портрет – не совсем то, о чем я думал. – На письменном столе маркиза стоял графин с бренди, а рядом – два стакана. Рэндольф налил щедрую порцию в каждый из стаканов и протянул один Эдварду. – Я подумывал о выставке ваших работ. О большой выставке.
Запах бренди ударил Эдварду в нос. Он прибыл всего час назад и надеялся на обед или хотя бы легкую закуску. Для бренди было, конечно, слишком рано. Но у маркизов свои представления о том, что и когда положено. Эдвард сделал небольшой глоток и пробормотал:
– Превосходное бренди. И прекрасная идея… насчет выставки. Я знаю одну галерею в Лондоне, которая бы…
– Я еще не определился с местом, – перебил маркиз. – Но, скорее всего, это будет… не в Лондоне.
Эдвард в недоумении заморгал.
– Э-э… Но ведь Королевская академия художеств проводит выставки именно в Лондоне. Если стоит задача… – он кашлянул, – продвигать творчество художника, то логичнее всего было бы…
