Футуризм и безумие (сборник) - страница 32



Далекая от психологии и философии, эта анатомо-физиологическая школа не затрагивает громадной области безумия, воздерживаясь совершенно от оценки его. Попытки путём разновидности физиологии – физиологической или экспериментальной психологии – ближе подойти, найти ключ к познанию душевного заболевания остаются пока бесплодными.

Виден и для психиатрии выход с другого конца, где душевное заболевание, действительно, близко подходит к мистическому творчеству новейшей литературы. Этот путь и проторен благодаря символистам-декадентам и их приемникам – футуристам.

Я говорю о философской оценке душевного заболевания. С этой точки зрения, прежде всего, отпадает предосудительность аналогии футуризма и душевного заболевания.

Психическая эволюция и различные этапы развития личности от нас совершенно сокрыты, и почему в душевном заболевании не открываться завесе, за которой – ступени будущего движения человека по пути развития тех или других сторон его личности.

Если мы представим себе нашу психику в виде мозаичной картины, составленной из отдельных кусочков-чувств, настроений и мыслей, то душевное заболевание предстанет перед нами в виде расколотой мозаики. Отдельные части картины могут быть при этом усовершенствованы, нет только гармонии и целостности в картине.

Процесс воссоединения совершается благодаря работе личности, охватывающей в нечто целое отдельные части, но каждая часть может продолжать свое усовершенствование и тогда, когда вся личность не может построиться в нечто законченное и совершенное.

Та сторона в безумии, которая особенно привлекает апостолов новейшего течения в литературе, заключается в особом способе восприятия мира – пророческом, мистическом или, как выражались, ближе к научным терминам, символисты-декаденты – подсознательном.

Центры сознания, те области мозговой коры, по Флексигу, которые заведуют ассоциациями или построением нашего душевного мира, расстраиваются, ослабевают, и открывается большее поле для деятельности подсознательной области.

Известные всем факты сомнамбулизма истеричных, при котором открываются двери в область подсознательного, получают особую ценность с точки зрения философского освещения вопросов творчества не только нормальных, но и душевнобольных людей.

Гипноз, как лечебное средство, прокладывает себе широкий путь, но и ему находятся попутчики – психотерапия в смысле психоанализа. Удивительным образом вскрывается в психоанализе, как основа подсознательной области среднего человека – эротические представления.

Пьеру Жане[71] мы обязаны наиболее полным философским освещением душевного состояния истеричных. Пьер Жане признаёт, что при истерии мы имеем дело с сужением поля сознания и расширением всех подсознательных процессов. При этом вполне оправдывается возможность разделения личности – удвоение, утроение её. Одни отправления представляют подлинный лик – сознательный образ личности, а другие – подсознательную область мыслей, чувствований, представляющуюся настолько ещё связною, что она образует вторую личность – личину подлинного лика.

Проф. Дессуар[72], анализируя это разделение личности, приходит к выводу, что область второй личности свойственна, принадлежит творчеству. Другими словами, по Дессуару – творчество является актом подсознательным, наряду с напряжением всех сознательных областей.

«Искусство показывает нам, – пишет Бергсон, – что расширение наших способностей восприятия возможно. Но каким образом оно совершается? Заметим, что, согласно общему мнению, художник всегда “идеалист”, понимая под этим то, что он занят менее, чем большинство из нас, положительной и материальной стороной жизни. Художник “рассеян”, в собственном смысле слова. Почему, будучи более оторван от реальности, он умеет видеть в ней более вещей, чем обыкновенный человек? Этого нельзя было бы понять, если бы то видение, которое мы обычно имеем о внешних предметах и о нас самих, не было бы видением суженным и опустошенным: к этому нас приводит наша привязанность к действительности, наша потребность жить и действовать. Фактически было бы легко показать, что чем более заняты мы жизнью, тем менее мы склонны к тому, чтобы созерцать, и что необходимость действия стремится ограничить поле видения»