Со времен давней юности Луис Игнасио привык относить женщин к категории инструментов: инструментов развлечения, инструментов удовольствия, инструментов наслаждения, – одним словом, инструментов, позволяющих скрасить унылую бренность существования. Как и любые другие инструменты, женщины нуждались в бережном обращении и уходе. И пока инструмент был нужен, он именно так к нему и относился.
В амурном багаже маркиза де Велада хватало всяких женщин: блондинок-кокеток и жеманных брюнеток, страстных львиц и целомудренных голубиц, плоскогрудых прилипал и сражающих пышным задом наповал, нимфеток-овечек и любительниц острых словечек. Стройных, красивых и ядовитых, как аконит[104], нежных, легких и безмятежных, как канареечное перышко. Галантных, элегантных придворных сеньор и веселых, резвящихся, как котята, юных девушек.
Испробовав пару ученых дам, Луис Игнасио сделал вывод, что искушенность в науках не тождественна искушенности в любви. С тех пор заумных особ стал избегать вовсе. Однако и пустоголовых хорошеньких курочек в кровать перестал завлекать тоже, предпочтя в этом вопросе золотую середину.
Он красиво ухаживал за одними и грязно путался с другими. Залезал на балкон к третьим и уводил из-под носа строгих мамаш и дуэний четвертых. Был настойчив и безучастен, волочился и делал вид, что весь женский пол ему совершенно безразличен. Выглядел то грешным Гомесом Ариасом[105] иль распутным донжуаном, то храбрым, бесстрашным Сидом[106] или же благородным донкихотом.
Поначалу его влюбленности напоминали любовь мартовского кота – до первой попавшейся кошки. Затем одна светская «киска» довольно быстро стала сменять другую. А еще позже де Велада сделался весьма разборчивым, и теперь уже сами кошечки разных мастей гонялись за ним в надежде урвать порцию удовольствия.
В любовных играх Луис Игнасио редко оставался при пиковом интересе[107]. Он не мог вспомнить ни одной женщины, которую бы захотел, а она отказала. Хотя нет, одна всё же была: жена его новообретенного троюродного брата Бьянколелла. Но она не в счет. То был особый случай.
Удовлетворяя свои прихоти и считая, что самая маленькая из них стоит золотого дублона[108], маркиз де Велада не отступал от принципов. Женщины друзей и обитательницы домов терпимости, способные без изучения геометрии за звонкую монету продемонстрировать все удобства и преимущества принимаемого ими горизонтального положения, были для него mujeres prohibidas[109].
Однако и в этом моменте не было какой-то особой заслуги маркиза. У него никогда не возникало потребностей в так называемых cantoneras[110], как в высшем свете называли торгующих телом уличных девок, потому что под рукой всегда находилась знатная или не очень, красивая или не слишком, но главное, чистенькая и относительно здоровая постельная грелка[111], могущая удовлетворить его непомерные аппетиты.
Как ни странно, со времен вдовства количество calientacamas[112] резко поубавилось. Нет, с потенцией всё было в норме, но память сердца не давала возможности в полной мере доверять прекрасному полу. Луис Игнасио и до женитьбы держал этот важнейший человеческий орган в узде, а уж после эгоистичного поступка маркизы, приведшего к столь печальному финалу, разочаровался в женской половине человечества окончательно.
Он не впал в монашество от безвозвратных потерь, понимал, что слезы, пролитые в скорби по умершим, – потерянные слезы. Они не могут вернуть мертвого к жизни, поэтому нет смысла отчаиваться, нужно найти подходящие лекарства, способные излечить душевную хворь. Взгляды украдкой, таинственные недомолвки, нечаянные касания, шлейфовый запах женских волос вполне могли бы стать таковыми. Вот только хотения в маркизе как-то резко поубавилось.
