С той поры де Велада стал брать женское тело лишь по большой нужде. Приспичит – возьмет. А если будет лень возиться – оставит до следующего раза.
Ну а после романа с рыжей танцовщицей он разуверился и в том, что плотские утехи со случайными женщинами способны вернуть былое самоощущение истинного самца. Вернуть те времена, когда маркиз де Велада то и дело слышал от любовниц: «¡Eres todo un macho en la cama! – В постели ты просто мачо!» и «¡Te conviertes en un toro! – Ты превращаешься в быка!»
В последний год во время редких эротических экзерсисов[113] и эскапад[114] он ни с того ни с сего зависал и проваливался в думы о незнакомке, ставшей для него наваждением. А очнувшись, сердился: до каких пор мысли об этой женщине будут вырывать его из реальности?
Поняв, что бороться с собой невозможно, Луис Игнасио смирился с этим как с данностью, и утешительно думал о том, что, если неотвязные мысли с настойчивостью труженика-дятла долбят его, значит, Ее Величество Судьба когда-нибудь непременно сведет его с рыжей занозой, которая незаметно превратилась в потаенную мечту.
Но даже имея такую идею, де Велада никак не ожидал, что «мечта» в один прекрасный момент в буквальном смысле слова чуть ли с ног его не собьет. Рыжеволосая красотка пропищала какие-то извинения и упорхнула куда-то вновь.
Потрясение Луиса Игнасио от произошедшего было столь велико, что его первыми словами, обращенными к сестре после годичной разлуки, были:
– Кто эта девушка и куда она так торопится?
– Узнаю любимого братца, – рассмеялась лежащая в кровати Хасинта. – Вместо «Здравствуй, сестра! Как я рад тебя видеть! Как твое самочувствие?» звучит вопрос «Кто эта девушка?»
Луис Игнасио на шутливую выволочку Хасинты Милагрос лишь улыбнулся. Подошел к кровати, наклонился и, взяв ее руки, нежно поцеловал обе, а потом прикоснулся губами к щеке и произнес:
– Ну, здравствуй, малышка! Я слышал, что тебя можно поздравить с рождением ребенка? Знаешь, я так разволновался, что совершенно позабыл спросить у вашего мажордома, кого же ты произвела на свет.
Хасинта Милагрос усмехнулась.
– Это совершенно неудивительно. Маркиз де Велада в своем репертуаре. Впрочем, как и всегда. Красивых девушек он замечать успевает, а вот задать важные и нужные вопросы забывает, – добродушно пожурила она брата. И после этого ответила на вопрос:
– Сына. Я родила сына.
– Сына? – переспросил маркиз воодушевленно. – Значит, у меня теперь есть племянник, а у твоего мужа наследник? Вот ведь ты молодчина! Тогда поздравляю вдвойне!
Луис Игнасио склонился над кроватью и чмокнул сестру в щеку.
Когда он выпрямился, продолжил говорить иным, уже не таким восторженным тоном:
– Знаешь, сестрица, ты ведь заставила всерьез поволноваться за тебя! Признаюсь честно, когда мажордом сказал, что ты родила и потеряла много крови, у меня все поджилки затряслись. А ты, вижу, ничего, улыбаешься. Бледненькая, правда, как книжная моль, но факт, что шутить можешь, внушает некоторый оптимизм.
Хасинта мягко улыбнулась брату.
– Как славно, что ты приехал, Лучо![115] – она потянулась и взяла ладонь маркиза. – Не ожидала увидеть тебя так скоро. Почему вы с Инес не предупредили? Я ведь сегодня утром думала, что, как только поправлюсь, сразу же позову вас с сестрой в гости. Ты же не один приехал? Где Инес Адорасьон? Устала с дороги и решила прилечь?
– Инес осталась дома. Я не сообщал, чтобы не волновать тебя. Наша сестра в конце зимы болела воспалением легких. Тяжело болела. Признаюсь, иной раз возникали недобрые мысли, что мы с тобой ее потеряем. Но, слава Господу и старику Дельгадо, который упорно лечил ее, Инесита поправилась. Как понимаешь, тащить сестру, едва пришедшую в себя, в столь длительное путешествие – значит, подвергнуть ее ослабленное здоровье неоправданному риску. А крошке Инес ни в коем случае нельзя больше болеть, ведь через год у нее свадьба. Герцог Сегорбе, с которым она помолвлена, писал недавно, что начинает готовиться к этому знаменательному событию.
