Габдулла Тукай и русская литература XIX века. Типологические параллели - страница 18



Булса да «Әлхәм» уку ул өр-яңа бер сүз итеп134.
(Пушкин, ты неподражаем, в повтореньях толку нет.
Повтори я стих Корана, был бы я тогда поэт?135)

В лирике А. С. Пушкина появляется двуголосое и стилистически трёхмерное слово, ориентированное на чужое (другое) слово136. Оно развёртывает свою семантику в бесконечных столкновениях и преображениях различных смыслов, кодов, поворотов образов и тем. В произведениях Г. Тукая доминирует «риторическое» (М. М. Бахтин) слово, т. е. одноголосое и объектное, непосредственно направленное на свой предмет и выражающее последнюю смысловую инстанцию говорящего137.

В отличие от русских поэтов, воспринимающих язык как средство самовыражения творческой личности, в лирике Г. Тукая, последовательно проводящего мысль о том, что поэт владеет истиной в готовом виде и может транслировать её читателям, складывается представление, что слово обладает неким независимым от конкретного человека существованием. Отсюда – обилие метонимических заменителей творческого дара: поэта сопровождают образы пера (каляма) («О перо!», «О нынешнем положении», «Размышления одного татарского поэта» и др.), нежного и печального саза («Разбитая надежда»). Г. Халит констатирует: «Тукай ведёт свободный разговор со своим вдохновением и поэзией». По мнению учёного, это свидетельствует о том, что «он достиг полновластья над своим духовным миром и творчеством»138.

В стихотворении «Хәзерге халемезә даир» («О нынешнем положении», 1905) утверждается священность Пера, которым написан Коран:

Каләм сәед дорыр руе зәминә,
Сәзадер сурәтен «Нүн» дә яминә139.
(А перо над миром властвует земным,
В суре «Нун» Всевышний Сам клянётся им140.)
Перевод С. Ботвинника

Перо наделяется независимым от автора существованием, не подчинено ему, задано божественным актом и само направляет высказывания по своим предустановленным путям. Система выстраиваемых в данном тексте соответствий: Бог – перо – писатели – основывается на углублении и переосмыслении архаической партиципации-сопричастия. Являясь репрезентирующим Бога посредником, перо связывает писателей с Всевышним, поэтому каждый, кто взял в свои руки перо, становится проводником божественной воли:

Мөхәррирләр сәбәб диндә сәбатә,
Ике дөнья җәхименнән нәҗатә.
Болардыр дине исламның гыймады,
Боларга итмәлиез игътимады.141
(Крепче пишущих – у веры нет основ,
В них спасение от ада двух миров…
Не на них ли опирается ислам?
Не они ль примером в жизни служат нам?142)

Перо, которым клянётся Всевышний, является образом-эмблемой, обозначающим силу, мощь и величие поэтического слова:

Каләм гали, каләм сами каләмдер;
Ходаның каүледә җае къәссәмдер.
Каләм намле, каләм шанлы каләмдер,
Шифадыр дәрдә, сабуны әләмдер143.
(Будь, великое перо, вознесено —
Вместо клятвы ты Всевышнему дано!
Именитое и славное перо
Боль уймёт, печали смоет, в нём – добро!144)

Оно способно победить зависть, мелочность, невежество, высокомерие, которые живут в татарском обществе:

Җәһаләт таптамасын – яньчелермез,
Каләмгә каршы бармыйк – чәнчелермез145.
(Пусть невежды нас не топчут – ведь остро
Всех перечащих ему пронзит перо146.)

Эмоциональная стихия стихотворения двойственна: критический пафос сочетается с одическими интонациями, что определяет специфику выраженного поэтом лирического мироотношения.

Гимн перу («О нынешнем положении») сменяется в стихотворении «И каләм!» («О перо!», 1906) обращённой к нему молитвой-жалобой. Вера лирического героя в то, что только силой художественного слова можно излечить нацию, спасти её от унижений, вывести на «верный» путь, установить границу между добром и злом, правдой и обманом, раскрывается с помощью интонационно-ритмических средств. Спор с «чёрной судьбой», обрекающей народ на жалкое существование в «царстве косности и тьмы», определяет ценностную экспрессию вопросов: