Эванджелина сжала кулаки под столом, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Она хотела крикнуть, что не желает быть пешкой их рода, что тени в её комнате шепчут о жертвах, но вместо этого она выдохнула:
– Я не желаю посещать занятия.
Слова её прозвучали ясно, как выстрел в мёртвой тишине. Не мольба, не жалоба, а вызов – дерзкий, почти безумный. Газета в руках отца медленно опустилась. Его глаза – серые, каменные, лишённые тепла – встретились с её. В них не было гнева, лишь усталость, смешанная со сталью, как у судьи, выносящего приговор.
– Ты обязана, – сказал он, и каждое слово падало, как камень в могилу. – Это не просьба.
Анна чуть подалась вперёд, её голос дрожал, но в нём была мольба:
– Пожалуйста, Эванджелина. Сегодня важная встреча. Ты… ты не можешь подвести нас. Не снова.
Эванджелина стиснула зубы. Её взгляд упал на витражи, где алые пятна, казалось, шевелились, как кровь, текущая по стеклу. Она повторила тише, но твёрже:
– Я не желаю.
Тишина, густая и вязкая, заполнила зал. В ней было слышно, как за окном каркнула ворона, и этот звук, резкий и зловещий, отозвался в груди Эванджелины, как эхо её собственного протеста. Она ждала – гнева, уговоров, но вместо этого отец встал. Его фигура, высокая и неподвижная, казалась высеченной из гранита. Он подошёл и остановился за её спиной. Руки его – тяжёлые, ледяные, без следа нежности – легли на её плечи.
– Джордж уже ждёт у экипажа, – произнёс он, и голос его был лишён жизни, как ветер над погостом. – Ты поедешь.
Эванджелина дрогнула – не от страха, но от неизбежности. Она чувствовала, как её воля, хрупкая, как стекло, трескается под этим прикосновением. Он наклонился, и его губы коснулись её волос – жест, некогда отцовский, теперь же – как печать палача, скрепляющая приговор.
Когда он вышел, шаги его затихли в коридоре, но эхо осталось, вплетаясь в шёпот стен. Анна молчала, глядя в чашку, словно там, в тёмной глубине чая, крылась истина. Эванджелина осталась сидеть. Овсянка остыла. Хлеб зачерствел. Мир застыл, но в глубине её души, как тень в зеркале, шевельнулось нечто – предвестие, которое она ещё не могла назвать.
Глава IV. Прикосновение бездны
Колёса экипажа затихли, и их скрип, подобный стону умирающего зверя, растворился в сыром утреннем воздухе. Перед Эванджелиной возвышалась Коллегия – мрачный монолит, будто вырванный из древнего кошмара и брошенный в мир живых. Каменные стены, изъеденные чёрной плесенью, дышали забвением, а окна, словно пустые глазницы титанов, смотрели на неё с равнодушием вечности. Ветер, колючий и злой, хлестнул по лицу, как пощёчина, за дерзость быть живой, и в его вое Эванджелине почудился шёпот – нечеловеческий, но знакомый, как отголосок снов, что терзали её ночи.
Она ступила на гравий, и камни скрипнули под ногами, будто кости, раздавленные сапогом. За спиной раздался голос Джорджа, глухой, как колокол заброшенной часовни:
– Я вернусь к шестому часу, миледи.
Эванджелина не ответила. Её пальцы судорожно сжали книгу – ветхую, тонкую, её последний оплот. Страница, открытая наугад, гласила: «О, если бы я могла пасть туда, где пределы невозможного не властны…» Она прижалась к этим словам, как к талисману, но их тепло не могло заглушить холод, что поднимался из глубин её души. Где-то в отдалении, за стенами Коллегии, ворона каркнула трижды, и звук этот, резкий и зловещий, отозвался в её груди, как эхо слов: «Жизнь за жизнь».
