Лицо Мариэтты становилось яснее, её глаза горели, как звёзды в пустоте. Вероника чувствовала, как её душа истончается, будто тьма, сочащаяся из рамы, пьёт её жизнь.
Она отшатнулась, сжимая медальон, её пальцы гладили локон Клары. Она пыталась вспомнить смех дочери, но шёпот заглушал его, наполняя разум лицом Мариэтты, её улыбкой, её глазами.
Портреты шевелились, их глаза следили за ней, их губы двигались в безмолвных песнопениях. Мастерская более не принадлежала ей,она была их – сценой для их призрачного представления.
Она рухнула на пол, её дыхание было прерывистым, разум истрепался. Шёпот становился громче, какофонией голосов, каждый требовал, чтобы она писала, каждый сулил забвение, если она откажется.
И тогда, в тишине между ударами сердца, она вновь услышала имя.
Мариэтта.
Оно задержалось, сладкое, но ядовитое, и с ним пришло видение – женщина в алом платье, стоящая на сцене, её смех эхом разносился, затем заглох под рукой тени. Вероника тряхнула головой, пытаясь изгнать образ, но он прилип, как краска к её пальцам.
Она поднялась, её тело отяжелело, будто сам воздух сговорился удержать её. Она подошла к зеркалу, осмелившись взглянуть. Отражение было её, но не её. Его глаза были глазами Мариэтты, горящими знанием, которого она не могла вынести.
Она отвернулась, но холст звал. Она писала, её руки двигались быстрее, лицо женщины приближалось к завершению. Глаза оставались пустыми, но она чувствовала, как они смотрят, ждут, алчут.
Буря бушевала, её вой сливался с шёпотами, пока мастерская не стала кораблём, плывущим в море безумия. Разум Вероники шатался, её душа истрепалась, как холст, натянутый слишком туго.
Она рухнула, кисть выпала из её руки, и в тишине она услышала новый звук – мягкий, ритмичный стук, как чернила, капающие с пера. Она взглянула на зеркало и увидела: одна чёрная капля скользнула по стеклу, будто отражение плакало.
Глава III – Зеркало душ
«Зеркала лгут. Но лгут, зная правду лучше всех».
Дни и ночи слились в единый отравленный поток. Вероника потеряла счёт времени, её разум, некогда ясный, как чистый холст, был изорван, как ткань, рвущаяся под тяжестью видений. Мастерская, её святилище, стала клеткой, каждый угол скрывал тень, каждый звук – голос.
Зеркало, найденное в лавке, куда ходят лишь мечтатели, стояло напротив мольберта. Его рама, из почерневшего дерева, была испещрена символами – не буквами, не орнаментом, а чем-то живым, завитками, подобными спящим змеям. На верхушке – выцветший знак: три глаза, сложенные в треугольник. Продавец, чьё лицо осталось вне света, сказал:
– Оно выбрало вас.
Вероника принесла зеркало в мастерскую, поставив его пред холстом. С тех пор она замечала странности. Угол падения света в отражении был неверен. Предметы шевелились, пока она стояла неподвижно. Но самым тревожным было её отражение.
Оно смотрело прямо, никогда не отводя взгляда, даже если она поворачивала голову. Его глаза были тёмными, как выжженные угли.
В ту ночь она решилась писать по зеркалу – не по модели, не по воспоминанию, а по образу, что был в стекле. Кисть вела себя иначе, будто её держал другой – за её спиной, сквозь неё. Образ вырастал стремительно: женщина с чертами Вероники, но чужая. Улыбка резче. Скулы тоньше. Взгляд – вспоминающий.
Когда она закончила, зеркало дрогнуло. Оно отражало не комнату, а портрет.
И он моргнул.
Сквозь стекло донеслось:
