…Сергей осторожно стучит в дверь, за которой слышатся звуки компьютерной игры и стук по клавишам.
– Можно войти?
Стук прекращается.
– Неужели нельзя меня хоть на минуту оставить одну?
– Таня!
Звук отодвигаемого кресла. Дверь резко распахивается, и Сергей едва не отшатывается от полоснувшего его ненавистью взгляда дочери.
– Ну чего еще? – бурчит она, опуская бунтующие глаза.
– Я могу с тобой поговорить?
Сергей старается держать себя в руках и говорит спокойно, но чувствует, как грудь стесняется, а сердце начинает покалывать.
Таня садится в кресло и скрещивает на груди руки. Наушники она не вынимает из ушей и постукивает ногой в такт музыке, булькающей в ухе.
– Ты могла бы хоть наушники из ушей вынуть?
Таня выдергивает наушники и бросает их, не глядя, на замусоренный стол, где среди книг и тетрадок стоят стаканы с недопитым соком и грязные тарелки, которые девочка не удосужилась донести до кухни. Рядом на полу валяется брошенная в кучу школьная одежда, которую жена покупала в дорогом бутике. Таня прослеживает взгляд отца, слегка смущается и перебрасывает ворох мятой одежды на неубранную кровать. Сергей морщится.
– Ты говори, пап, – подгоняет его Таня, – а то через пятнадцать минут у меня с одноклассниками в Майнкрафте игра на сервере начнется.
– Обождут твои одноклассники, – строго говорит Сергей. – Мне с тобой обсудить кое-что надо.
Таня нехотя кивает головой.
– Танюш, – мягко начинает Сергей, – мы с мамой договорились поехать летом в круиз по Средиземному морю.
Таня кидает быстрый взгляд на отца и поджимает губы.
– А мне-то что? – спрашивает она. – Я как бы в лагерь собиралась.
– Танюш, а может, ты с нами поедешь? Мне бы очень хотелось взять и тебя, и маму.
Таня смотрит на отца, и Сергей поражается, какой у нее отчужденный взгляд. Как будто это не его родная дочь, а подменыш, который заменил дорогого ему человечка. Но нет, это же она, Нютка, как он называл ее в детстве. Он сам выбрал ей это имя. Он это хорошо помнит.
…Вот он идет встречать Марину в роддом, волнуется, протягивая сестричкам одеяло и купленные розовые ленты. Ходит, мается, нервно поглядывая то на часы, то на телефон, вместе с другими такими же бедолагами, чувствующими, что жизнь перешла какой-то Рубикон, но еще не до конца осознающими всю эпохальность этого перехода.
Через час к нему выходит побледневшая и осунувшаяся, но счастливая Марина со свертком в руках. Сергей машинально сует деньги в ждущие руки, не понимая, кому и сколько он дает, и даже толком не видя лиц в крутящемся калейдоскопе поздравлений. Улыбки, фотографии. И вот наконец он остается наедине с семьей.
Сергей осторожно заглядывает в сверток, боясь даже взглядом напугать или разбудить. Боже, какое все крохотное и нежное! Причмокивает губками. И кто сказал, что все младенцы страхолюдины? Нет, это дитя – его дочь – прекрасно почти неземной красотой.
– Держи! – ласково шепчет Марина.
Сергей пугается.
– Ну что же ты! – смеется Марина. – Держи!
– А вдруг уроню?
– Не уронишь!
Сергей принимает сверток и обхватывает его руками, которые сразу же становятся неуклюжими. Держит осторожно, как драгоценную хрустальную вазу, наполненную живым теплым весом.
Глаза, еще мутно-голубые, с не до конца определившимся цветом радужной оболочки, смотрят на него удивленно.
– Танюшка! – говорит умиленный Сергей. – Нютка-незабудка.
– То есть прерогатива выбора имени – вся твоя? А вдруг у нее глаза будут не голубые, а карие – как у тебя? – лукаво спрашивает Марина и прижимается к его плечу.
