Учеба мне скорее нравилась, чем не нравилась, хотя особых способностей к наукам у меня не открылось. Мой ровненький табель не вызывал придирок со стороны классного руководителя и, к счастью, также не вызывал особого нарекания в семье. Мать к средней школе окончательно уверилась в моей беспросветной серости и махнула рукой, не желая тратить время на поиски зарытых в землю талантов.
Единственное, что я делала с увлечением, – это читала книги, отдавая предпочтение любовным романам и приключенческим книгам со счастливым концом. В отличие от различных платных кружков и секций, эту мою страсть можно было удовлетворить без материального поощрения, и с благословения матери я стала завсегдатаем школьной и районной библиотек, методично прочесывая полки в поисках новых фолиантов.
К средней школе в классе произошло окончательное расслоение на «богатеньких» и «нищебродов» с тонкой прослойкой в виде ни-то-ни-сейных середнячков. «Богатенькие» щеголяли модной одеждой, с увлечением обсуждали новые марки телефонов, компьютерные игры, хвастались планшетами, а их сочинения «Как я провел лето» запросто могли лечь в основу прекрасных рекламных брошюр.
Я, увы, относилась к противоположной категории. Мне не удосужились купить даже простенький и дешевый кнопочный телефон. Доступный другим детям поход в кино или кафе казался мне чем-то из ряда вон выходящим и был объектом тоскливой мечты. А планшет и компьютер даже не значились в моем списке детских вожделений, поскольку обладание ими приравнивалось к полету на луну и лежало за гранью реальности.
Я понимала всю затруднительность материального положения нашей семьи и не высказывала матери никаких претензий. Отец через пару лет после рождения моей младшей сестры Нины ушел от нас. Счел ли он увеличившуюся семью непосильной для себя обузой или устал от постоянных истерик матери и левитирующих предметов домашнего быта – сложно сказать. Однако в один прекрасный день отец собрал чемодан и спешно скрылся из вида. Как выяснилось позже, запасной аэродром родитель начал готовить загодя, живя некоторое время на две семьи, и его бегство было отнюдь не экспромтом, а стратегическим маневром.
Мать не стала уговаривать отца вернуться. Найдя ренегата, предавшего веру в незыблемость супружеских клятв, она не стала растекаться мыслью по древу, а выразилась лаконично: прокляла отца и пожелала ему сдохнуть в приюте для бомжей от продолжительной и мучительной болезни. Потом собрала оставшиеся вещи, которые он не успел забрать с собой при поспешном отступлении, и отнесла их на помойку. Бабушка, крестясь, схватила меня и Нину в охапку и отвезла на пару дней к тете Ане, старшей дочери, чтобы мы переждали в укрытии бушующий ураган.
Я сочувствовала матери, сопереживала ее боли, даже разделяла ее гнев и негодование, но не понимала, почему они должны были снова и снова безжалостной лавиной обрушиваться на нас, на безвинных детях, которые в недобрую минуту напоминали матери своим лицом ли, своими жестами или чем другим предателя-отца.
– Мама, почему ты злишься на меня? В чем я виновата? – задала я, став постарше, мучающий меня вопрос.
Мать застыла с занесенной рукой, и ее лицо окаменело, увидев в моих глазах ясно выраженный укор.
– Вырастешь – поймешь, – угрюмо пробормотала она и ушла в другую комнату.
Мама, я выросла теперь. Я уже давным-давно взрослая, пережившая не одно предательство и обиду на людей. Но я так и не понимаю до сих пор, зачем ты вымещала на мне и на Нинке свою обиду на отца и ненависть к нему.
