– Но почему вы считаете, что мои имена… неправильные? – запальчиво спросила Эмбер.
– Потому что они вам не помогают, – пожал плечами Гордон. – Знаете, в XX веке был такой физик, Эрвин Шрёдингер. У него был мысленный эксперимент…
– В университете я изучала историю евразийской науки, – Эмбер обиженно нахмурилась.
– Очень хорошо, – усмехнулся он. – Моя правнучка Грета считает, что Шрёдингер проводил бесчеловечные эксперименты над животными.
Эмбер вежливо улыбнулась. Неизвестно, что им там сейчас рассказывают, в этих цифровых университетах, подумал Гордон.
– Если запереть кота в стальной камере, – сказал он, – вместе с адской машиной, которая, будучи предоставлена самой себе, либо убьет его, либо нет, то для нас – тех, кто стоит снаружи, – этот кот будет одновременно и жив, и мертв. Если у нас нет возможности открыть камеру и посмотреть, что там внутри, всё, что нам остается, это имена, которые мы даем происходящему. Мы можем решить, что кот жив, и остаться сидеть рядом с камерой, а можем решить, что его больше там нет, и пойти заниматься другими вещами.
– Но… ведь… – начала было Эмбер и тут же замолчала, снова уткнувшись в коммуникатор.
Гордон почему-то вспомнил, как в юности Микка упрямо называл все эти новомодные гаджеты «экзомозгом», утверждая, что они так же неотделимы от него, как руки, ноги и голова, а Линди сердито говорила, что синтетические руки и ноги не так уж и дорого стоят по сравнению с ее материнскими нервами. С возрастом она стала всё больше походить на Софию – даже не конкретными чертами лица, а быстрыми порхающими движениями и манерой смотреть как будто на всех членов своей семьи сразу, сколько бы их ни собиралось за большим чайным столом.
Вот и сейчас, накрывая к чаю в гостиной, Линди одновременно следила за тем, как Микка с мужем протирают чашки и блюдца, Сара читает в бабушкином зеленом кресле, перекинув ноги через вытертый подлокотник, а здесь, на веранде, уже второй час идет это бессмысленное интервью.
В саду близнецы опять пытались загнать кролика Греты на старую яблоню. Микка поднял голову и что-то крикнул им в окно. Его муж захохотал, сверкая синтетическими зубами, и едва не уронил чашку, так что Линди, насупившись, забрала у него полотенце и бросила на колени к Саре. Та приподняла бровь и, не отрываясь от чтения, слегка пошевелила ногами, чтобы полотенце сползло на пол.
– Как вы относитесь к Лотерее?
Голос Эмбер заставил Гордона вздрогнуть. Он перевел взгляд на сидящую перед ним полную молодую женщину с синими волосами и в который раз спросил себя, зачем он продолжает с ней разговаривать. Ответа у него по-прежнему не было, поэтому он вежливо улыбнулся и сказал:
– Я хорошо понимаю желание молодых людей жить вечно.
– Но вы сами… вы не хотите участвовать?
– Я считаю, что каждый должен получить в этой жизни свое. Я свое уже получил.
– Но ваш мозг… ваши знания… Вы что, не хотите их сохранить?
За стеклянными дверями гостиной муж Микки резал большой пухлый пирог из коробки: в этот раз они привезли с черникой, потому что вишню раскупают еще с утра, а они смогли выехать только после второго завтрака. Из сада через открытое окно, отряхнув поцарапанные коленки, влезла Грета. Ее мать оторвалась наконец от своей электронной книги, подошла к столу и стащила кусок пирога прямо из-под ножа. Линди расставляла по столу пузатые чашки, и Гордон точно знал, что в этот момент она машинально считает про себя: «Один, два, три, четыре…».
