Гордон перевел взгляд на журналистку.
– Зачем вам это интервью, Эмбер? Вы же ни черта не понимаете в теории Переноса.
Под его взглядом она съежилась, обеими руками вцепившись в коммуникатор.
– Я… вот как раз и хочу разобраться…
– Кто у вас болен?
Эмбер молчала. Из выпуклых глаз на Гордона, не шевелясь, глядела бледно-розовая суматранская орхидея. София посадила ее, вернувшись с обследования, – после второго обморока, когда и так уже всё было ясно.
– Кайра, – скорее сказал, чем спросил он.
Эмбер беспомощно всхлипнула. Гордон знал всё, что она скажет дальше, – всё, что она пыталась сказать ему эти два часа. Диагноз поставили недавно; это одно из редких и потому недостаточно изученных генетических заболеваний, которые проявляются только во взрослом возрасте и от которых не существует лечения, потому что они затрагивают головной мозг – единственный орган, который человечество так и не научилось синтезировать и пересаживать. Кайре предлагают податься на Лотерею прямо сейчас, пока она еще в состоянии вести относительно полноценную жизнь, чтобы увеличить шансы на получение номера. Но она отказывается – потому что не хочет жить где-то на другом конце Вселенной без своей толстой глупой жены с синими волосами, которая не побоялась выставить себя круглой идиоткой, заявившись к выдающемуся ученому, чтобы спросить, как он жил все эти тридцать шесть лет – и можно ли назвать это жизнью.
– Софии было шестьдесят два, когда она получила номер, – Гордон произнес эти слова ровным голосом, удивившись тому, как буднично они стали звучать. – Она пересаживала бегонию – и уронила горшок с землей. Такого с ней никогда не случалось.
На гладкую черную поверхность коммуникатора шлепнулась крупная слеза. Эмбер испуганно заморгала и перевернула коммуникатор экраном вниз, украдкой вытирая щеку.
– Тогда мы еще многого не знали про Перенос. Обследования проводились не сразу, почти ни у кого не оставалось двух полных недель, как сейчас. Мы боялись не успеть, поэтому София легла в криокамеру за неделю до расчетного времени Переноса – на всякий случай. Микке как раз исполнилось шесть, и никто не мог объяснить, почему бабушка не пришла к нему на день рождения.
– Это было ваше решение? – хрипло спросила Эмбер. Гордон усмехнулся.
– Если бы вы знали Софию, вы бы поняли всю абсурдность такого вопроса. Все решения она всегда принимала сама. Но я приложил немало усилий, чтобы убедить ее в том, что именно это ее решение было верным.
Он замолчал, глядя, как Гленн – или это был Арчи? – кривляясь, прыгает по траве, а брат скачет рядом, пытаясь отобрать у него маленький желтый дрон с двумя сломанными пропеллерами.
– Она… сомневалась?
– Нет, – сказал Гордон. – Сомневался я. Но тогда, тридцать шесть лет назад, мне всё же казалось, что я ее этим… спасаю.
– А сейчас?
Гордон глубоко вздохнул.
– Сейчас я полагаю, что смерть – важная часть жизни, – медленно сказал он. – Из нашего предыдущего разговора вы могли бы уже это понять.
– Чьей жизни? – с неожиданной злостью произнесла Эмбер.
Лицо у нее горело, веки опухли. К толстой влажной щеке прилипла жиденькая синяя прядь. Гордон подумал, что никогда в жизни не видел ничего более прекрасного.
– У вашей Кайры есть еще несколько хороших лет, которые она может провести здесь, с вами, – сказал он. – Неужели это совсем ничего не стоит?
– Полтора, – Эмбер всхлипнула и откашлялась. – Полтора года – это на терапии, которая сама по себе…
