Он наполнил стакан, крепко зажмурился и выпил отраву. Всю. Залпом.
И что-то нехорошее случилось с Васей Губиным.
Что-то екнуло в неокрепшей душе его.
И душа эта возжелала сока от плодов виноградной лозы.
Только сока – благословенного и прекрасного.
Только сока. И ничего более…
* * *
Поздним вечером того же дня в квартире сантехника Василия Губина можно было увидеть двух персонажей. Один из них – сам Василий – стоял у окна, молча созерцая расстилавшийся перед ним двор. Рядом с сантехником возвышался уже знакомый читателю персонаж, именующий себя Гавриилом, – пожилой мужчина благообразного вида в сером, до пят балахоне. Лица обоих светились покоем и отдохновением.
Василий держал в руке стакан сока.
Двор, окруженный панельными домами, не спеша натягивал пелену сумерек, зажигал одно за другим квадратные окна, высвечивал фонарями мусорные баки возле трансформаторной будки. Это пространство изредка оглашал лай собак, выводивших хозяев на вечернюю прогулку, тянувших их за поводки к ближайшему дереву и задиравших лапу, дабы пометить свою суверенную территорию.
Изредка въезжала во двор припозднившаяся машина, скользила фарами по черным стволам деревьев, по мусорным бакам, подскакивала на колдобинах, скребла колесами по выбоинам и, недовольно урча, затихала возле одного из домов.
Тощие дворовые коты пробирались в подвалы, серыми тенями пластались по ржавым трубам, фыркали, проскакивая лужи на бетонном полу, и, отыскав наконец сухое место, сворачивались клубком.
Прохладный ветер залетал во двор, шелестел пыльной листвой, гнал по асфальту обрывки газет, трепал на стенах листки объявлений, читал на лету: «КУПЛЮ…», «ПРОДАМ…», «РЕМОНТ…», «ОСТЕКЛЕНИЕ ЛОДЖИЙ…», «ПРОПАЛА СОБАКА…», «ЛЮБОВЬ 24 ЧАСА. 1000 руб. МАНЯ» – и летел дальше.
Поиграв с черной тряпкой, висевшей на проводах, ветер огибал трехэтажное здание с надписью у входа: «Музыкальная школа», скользил вдоль серых, потрескавшихся стен и, наигравшись, выскальзывал к шумной улице.
И над всем этим виднелась робкая Луна, не посеребренная еще в полную меру убегающим солнцем.
Еще не было видно обычной россыпи звезд. Лишь одна из них – самая нетерпеливая – уже зажглась в темной вуали над гаснущим побуревшим закатом.
– Благодать, – выдохнул Губин, потягивая из стакана виноградный сок. – Благодать, Гаврюша. Тишина и покой, едрит тво…
Архангел быстро поднял руку и простер длань свою над головой Василия. Тот поперхнулся.
– Извиняюсь… Незабываемая картина, хотел я сказать. Редкой красоты пейзаж… Вот есть, знаешь, что-то вот такое, блин…
Гавриил едва заметно пошевелил ладонью.
– …есть что-то такое в сумерках – в коротком этом промежутке, когда не вечер уже, но еще и не ночь… Есть что-то такое… Согласен, Гаврюша?
Архангел молчал, не отрывая глаз от первой звезды. Рука его медленно опустилась и замерла, чуть касаясь оконной рамы.
– Одним словом, охренеть! Офигенный, блин, видон. Заколдобишься! – Губин, лишенный присмотра, отвел душу.
– Грешны уста твои, – вздохнул Гавриил, поглядев на сантехника. – Скверны ты полон, Василий… Когда же сподобишься превозмочь себя?
Губин опустил голову и начал пальцем сверлить подоконник.
– Ну, Гаврюша… Ну, сразу-то трудно. Как-то само оно лезет… Я ж стараюсь, а оно, блин…
Архангел пожал плечами, снова вздохнул и не стал больше возносить руку над грешной Васькиной головой.
Губин ссутулился, толкнул раму, та скрипнула, и, словно в ответ ей, откуда-то с другой стороны двора послышался тонкий, протяжный звук. Сорвался, затих, потом снова возник – уже длинной, складной мелодией.
