Она медленно села в кровати, бросила взгляд на тумбочку. Там лежал блокнот – тот самый, в который она раньше записывала стихи. Слова больше не рвались наружу, только чувства пульсировали в груди, непрожитые, не проговорённые.
Лукас не пришёл этим утром. Он обещал – но не пришёл. И в этой паузе, наполненной молчанием, было нечто хрупкое. Она не злилась. Просто тишина, когда ты ждёшь кого-то, кого пустил глубже, чем остальных, – звучит громче любых слов.
Она спустилась на кухню. Мама, заметив её, улыбнулась и поставила перед ней чашку чая.
– Плохо спала? – спросила она мягко.
– Немного, – Вайолет пожала плечами, – просто… странно. Как будто всё слишком спокойно.
Отец читал газету, но краем глаза наблюдал за ней. В этой семье теперь каждый взгляд что-то значил – слишком много боли, чтобы разбрасываться словами.
День только начинался. И всё казалось обыденным – слишком обыденным. Но именно в такие дни случаются самые тихие, самые важные разговоры. Те, что слышит не весь мир, а только сердце.
После обеда Вайолет сидела у окна, укрытая пледом, наблюдая, как ветер качает ветви старой яблони в саду. Она уже почти перестала ждать, когда услышала приглушенный звук шагов по дорожке и… стук в дверь.
– Вай? – голос Лукаса прозвучал снаружи, чуть неуверенно, но всё же с теплотой, от которой у неё сжалось сердце.
Она поспешила открыть. Лукас стоял с растрёпанными от ветра волосами и в пальто, в руке держал термос и бумажный пакет.
– Прости, что не был утром. Я… должен был съездить на могилу к сестре. – Он опустил глаза, будто всё ещё не умел говорить об этом.
Вайолет кивнула, заглянув ему в лицо. Она не обиделась – наоборот, она поняла.
– Хочешь… уехать отсюда ненадолго? – спросил он, сдвинув брови. – Я знаю одно место. Тихое. Я часто ездил туда с Энни. Думаю, тебе там понравится.
Через двадцать минут они уже ехали на его машине. Вайолет сидела на переднем сиденье, обняв колени, укутанная в шарф, который пах чистотой и чем-то тёплым, почти как дом. За окном мимо проносились тонкие деревья, серые дома и капельки света. Весна здесь чувствовалась особенно чётко – в каждом глотке воздуха, в звуке мотора, даже в покачивании ветвей.
Она держала рядом баллон с кислородом. Тонкая трубка была привычной частью её тела, как будто приросла к коже. Но сегодня – сегодня было особенное утро. Она взглянула на Лукаса, сжав трубку в пальцах.
– Можно я попробую без него?.. – тихо, почти шёпотом, чтобы не спугнуть момент.
Лукас бросил на неё взгляд, обеспокоенный, но не возражал. Только замедлил ход и кивнул.
– Если только обещаешь, что скажешь, если станет тяжело.
– Обещаю, – кивнула она. И сняла канюлю, аккуратно свернув её в ладони.
Первые вдохи были словно сопротивление. Будто лёгкие вспомнили, как это – работать самим. Она почувствовала, как грудь наполняется воздухом, слегка болезненно, но живо. Её лицо залил слабый румянец.
– Ты знаешь, – сказала она спустя пару минут, – это как петь в душе после недели молчания. Немного страшно, но как будто… возвращается что-то своё.
Он улыбнулся, не сводя глаз с дороги.
– Тогда я рад, что ты решилась. Ты звучишь как человек, который начинает жить.
Она рассмеялась. Настоящим, открытым смехом, который не прятался за усталостью или страхом.
Он остановился на вершине старого смотрового холма. Озеро внизу было гладким и сияющим, как стекло, окрашенное в цвета заката. Всё вокруг будто замерло, оставив только их двоих – и отражения, и дыхание, и тишину, которая была не глухой, а доброй.
