Спасибо, конечно, Рите уже за то, что она тогда на речке не полезла ко мне с расспросами о шрамах от ремня и палки. Но я знаю отлично, что скоро придёт тот час, когда Рита вцепиться в мою душу зубами овчарки, и её не отдерешь. Тяжело иметь в подругах почти уже состоявшегося психиатра.
Следующая наша вылазка на природу пока откладывалась из-за дождей, так что у меня есть возможность отдышаться и что-то присочинить на случай расспросов. Я даже взяла лист бумаги, думаю, напишу ответы, чтобы не теряться. Написала первое предложение и заплакала. Что за чертовщина?
Я уже давно не терплю побои и даже просто злые обидные слова. Чего вдруг у меня слезы текут и нос шмыгает? Аллергия на пыль? Или аллергия на воспоминания? Когда меня начал бить отец?
Помню свою ярко-желтую прогулочную коляску, помню резиновых утят, помню куклу ростом с меня. Она была мягкая, тканная, и я вечно таскала её с собой. Всюду. Я с нею спала. Вот, вспомнила кое-что! Мама невзлюбила эту куклу, кажется. Она не позволяла мне ее сажать за стол. Кричала, что кукла грязная и её бы надо выстирать уже давно. Но мама берегла стиральную машинку. Моя тканная огромная кукла с неизвестным содержимым внутри могла запросто испортить деликатный механизм, подаренный им с папой на свадьбу. Кстати, а кто же мне подарил ненавистную куклу? Подозреваю, что я её где-то нашла и притащила. Может, с детской площадки или из сада? Как бы там ни было, однажды мама выбросила куклу, так как устала сражаться со мной. Что еще я помню из своего детства?
Я перечитала своё первое предложение. Уже плакать мне расхотелось. Я написала, что мой отец справедливо наказывал меня, но, хоть убей, не помню за что. Я почувствовала, как ногти уперлись в ладони.
На улице было совсем не так, как чудилось мне из дома. Я смотрела в окно на полураздетых людей, на затихшие в молчании ветки деревьев, и думала, что жара таки пришла в наш город окончательно. Но нет. Иллюзии развеялись мгновенно, как только я перешагнула за порог подъезда.
На улице меня встретила неожиданно низкая температура воздуха для лета и юрист Павел Семёнович. А я про него, надо признаться, уже давно забыла. Хотя и отдала ему копию своего свидетельства об удочерении. Наверняка, он хочет её вернуть, и объяснить мне, что его связи давно утеряны, свидетели (свидетели чего?) уже давно сгнили в земле сырой.
Короче, я, вообще, не могла взять в толк, чего он поднялся вдруг со скамейки и направился ко мне с видом собаки, приносящей хозяину тапки. Я надела на лицо свою самую лучшую маску, которая изображает почтение к пожилым, и ожидала его приближение. Павел Семёнович был снова в светлых брюках, в строгой рубашке, которую он смягчил вязаной крупными узорами бежевой безрукавкой. Павел Семёнович протянул мне морщинистую руку и крепко пожал.
– Машенька, а ведь я вас жду, – проскрипел юрист.
– Вы знаете, где я живу, могли бы и зайти. Мне неудобно, что вы ждете меня на улице…
– Свежим воздухом дышу, я, Маша, ожидая вас, так что, не волнуйтесь об этом. – Присядем?
Мы сели на скамейку под деревом, и я заметила, что у юриста довольно объёмная папка для одного листочка бумаги. Так что он, вероятно, накопал информацию о чем-то, связанным со мной.
На улице было прохладно, и свежий ветерок забрался мне под волосы, заледенела вдруг и заныла шея. Что он мне хочет сказать? Я почувствовала себя виноватой и втянула голову в плечи. Я смотрела на Павла Семёновича исподлобья долгим немигающим взглядом. Старик вздрогнул и потер глаза.
