Ген Z. Без обязательств - страница 20

– А чего там происходит-то? – спросила Катя.

– Обезьянок в кутузку свозят. Отсидятся несколько дней – и обратно поедут в свою Вышку, МГИМО или откуда они там повылезали.

– Забавно это выходит: санкционированные митинги по Конституции проводить можно, но санкцию на них никому не дают, а за несанкционированные – сажают.

– Так им выделили место, они туда ехать не захотели. Не такой масштаб, видите ли, в центре хочется. А вы знаете, что делается в толпе-то, а?

– Ой, Кать, пошли, – потянула Наташа. – Он сейчас опять про Кровавое воскресенье начнет.

Дядя Володя в отличие от многих людей своего возраста не питал к Союзу теплых чувств и любил приплетать к разговору преступления большевиков. Он знал чуть ли не пофамильно, кто финансировал Ленина, знал, на чьи деньги жил Колчак, да и мало ли было революций спонсировано из заграницы? Владимир Львович всегда ловко сопоставлял исторические события и видел в происходящем в России сейчас предреволюционные годы. Вероятно, правительство их тоже видело и не желало повторения. К истории Кровавого воскресенья, которое было предтечей первой русской революции, Владимир Львович обращался каждый раз, когда слышал, что где-то подали просьбу об организации митинга или демонстрации.

– В 1905 году рабочие тоже вышли на мирный митинг, а среди них вышли и диссиденты с огнестрелом, – рассказывал он. – Они вышли с шествием ко дворцу и первыми открыли огонь. Чистой воды провокация, а солдаты повелись. А все это зачем? Чтобы показать несостоятельность власти. Вот и хорошо, что сейчас никаких политических сборищ не разрешают. Кружки ваши посещайте, а выходить на улицы, пожалуйста, не надо. Нервируют наше государство большие скопления людей. Неспокойно как-то от них.

О звонке отца Катя быстро забыла. Досмотрев первый сезон, когда тетя Таня уже ушла к себе, обе девушки остались спать в гостиной.

Они были очень разными и сошлись благодаря чуду – не иначе. Наташа была веселой, бодрой и улыбчивой. Она была ветрена настолько, насколько может позволить себе свободная девушка в XXI веке, не переступив при этом определенной грани приличия, где вольность становится извращением. Наташа часто меняла парней в поисках «того самого», в короткие промежутки, когда она ни с кем не встречалась, она неизменно переживала о том, что останется одна навсегда. Она не пыталась казаться лучше, чем есть, – она была слишком поверхностна для этого – и не мечтала о чем-то большем, чем удачно выйти замуж и настрогать тройню. Наташа была простой, и это Кате нравилось. Ей вообще нравились люди, увязшие в быту человеческой жизни настолько, что им и в голову не приходило поднять голову и подумать о чем-то высоком: о полете в космос, о биоинженерии, о вечности, в конце концов. От таких людей пахло теплом, землей и бытом. Способные извлекать радость из мелочей, они одни, казалось, были способны разогнать Катину задумчивость, груз которой с каждым годом становился все тяжелее. Дурная привычка пропустить все сначала через ум, а потом дать волю чувствам, выходила ей боком. Многим хорошим мыслям и добрым стремлениям суждено было охладеть, не вынеся стужу холодной рациональности, но они не исчезали бесследно. Их следы становились амальгамой, отражавшей человека, каким она хотела быть, но отнюдь не того, которым она стала. А Наташа жила одним днем. Она не загадывала на год или два, да даже на неделю вперед она отказывалась что-либо планировать. Она, как ветер, бросалась то туда, то сюда, не ставя конкретных целей, не имея особых ценностей, ровно как и уважения к себе. Катя даже завидовала. Ей бы хотелось время от времени не думать, отдаваясь полностью течению жизни. Пусть осмыслят историки, пусть интерпретируют философы, она же была молода и красива!