Не только новую этику, полную блеска и почитания, не только танцовщиц, шутов и жонглеров, внесла в жизнь в жизнь Великого Александра, царица Роксана. Скифы, персы и варвары высоко оценили выдержку, честь и желание Двурогого Искандера сохранить человеческий облик – жениться на пленной Али Рокшанек. Множество родственников, знатных и рядовых, и просто людей, оценивших сына бога с человеческим сердцем, окружали теперь Александра. Союзники, которых он не ожидал… Они знали Индию, говорили о ней, как о стране, полной розовых грёз, с чудесным климатом и неистощимым обилием золота и драгоценных камней.
Скифы были последними, с кем Александр говорил о походе в Индию. Роксана, зная о скором прибытии их многочисленной свиты, не скрыла тяготивших ее сомнений:
– Каллисфен развенчал тебя, а ты не ответил. Спрятал его, а кажется – спрятался сам! А скифы прямолинейн. Ясный ответ, однозначный поступок – такими я знаю скифов. Хочу, чтобы ты понимал, как будешь выглядеть…
– Я предоставлю мудреца Каллисфена всеобщему взору! – понял её Александр.
– Ты же, – припала Роксана к груди Александра, – сын бога, единственный, здесь и на небе… Я помню об этом, сейчас и всегда. Но так должен думать каждый…
– Будут, Роксана. Мы убедим: Каллисфен и я!
***
В осушением бассейне дворца, идет суета. Не в торжественном зале, а под открытым небом, собрал Александр свиту, гостей, солдат и свободных граждан. По правую руку от Александра, расположились скифы. Горячий от солнца песчаный круг в обрамлении каменных стен бассейна, похож на арену и будоражит предчувствием зрелищ. Непросто царю удивить обывателя, сытого блеском, танцами и шутовством двора. Но, как всегда, Александр непредсказуем, и тихая, праздная болтовня, суета в рядах публики замирают, сменяясь тревогой. Из глубины дворца прокатился к арене грозный звериный рык.
Тишина, та же, мертвая, увенчавшая последнюю речь Каллисфена, вернулась, сковала публику. Запряженные мулы, выкатили к середине арены повозку с клеткой. Испуганный возглас, сквозняком пролетел по кругу. Человеком, который поднялся и вышел из клетки, был Каллисфен.
Изможденный, в косматой, всклокоченной, грязной гриве волос, он старался как некогда, гордо поднять и удержать подбородок. Обнаженный, худой и косматый, не показался он жалким, а походил, может быть, на иссохшего, изможденного ранами, льва.
Ему кинули плащ. Он подобрал с достоинством и надел на себя.
– Поклонись базилевсу! – крикнул старший слуга Роксаны.
В ответ Каллисфен поднял руку, протянув ее солнцу, а, может быть, тем, кто сверлил его в этот миг глазами. И отвернулся, одинокий, непримиримый…
Из дворцовой утробы, внизу, по земле, прокатился, взвихряясь вверх, обволакивая трибуны, звериный рык. Загремело железо цепей, вверх поползли решетки, открывая выход к арене. Над коридором нависли слуги, раскаленным железом и жалами дротиков, выгоняя к арене жестокого зверя. Пахло паленой шерстью.
Человек на арене сжимал в руках свитки. На арену вылетел лев. Ослеп на солнце, тряхнул головой в безумии от жгучей боли и возбужденных флюидов толпы, нависающей сверху.
Прокатился, меняя угрозу на стон, повторился звериный рык. Пробежав вдоль по краю каменной западни, лев споткнулся, сел, и уставился на Каллисфена.
Каллисфен. обратился к солнцу, которое уходило с неба.
– К тебе, лучезарный Феб, создающий свет правды, к тебе, величайший из просветителей, я, свободный искатель истины и мудрости, обращаюсь с последним словом! Я ухожу из этого мира, где призывал людей выше всего любить свободу, правду и точную истину. Что мог мне сделать тиран, требующий поклонения, равносильного поклонению солнцу? Я рад, что способен послать свой последний привет, тебе, солнце; что даже плененный и помещенный в клетку, я сохранял гордость свободного ученого, мыслителя и поэта. Мои мысли, моя бессмертная душа, сохранятся в моих записках, переживут меня, и переживут очень многих царей!
