Германия: философия XIX – начала XX вв. Сборник переводов. Том 5. Номинализм - страница 3

Выраженное различие между мнением и знанием можно найти только у платоновского Сократа, но его можно отнести и к историческому Сократу, поскольку мы встречаем его во всей сократической школе3. Она была установлена еще элеатами и применялась самым строгим образом. Но то, как Сократ проводит различие между мыслью и знанием, существенно отличается от противопоставления, введенного элеатами. Для них чувственный мир – продукт мнения, абсолютное, простое бытие – объект знания, то есть интуиции, и эти два понятия прямо противоположны друг другу. Для Сократа в каждом мнении есть ядро, которое может составить предмет знания и которое нужно только выработать; это сущность вещи, которую нужно постичь в форме определения, реальное понятие, конкретный софон ее. Таким образом, содержание знания здесь имманентно, а не трансцендентно, как у элеатов. Такая концепция, естественно, приводит в движение мысль, исследование и обсуждение совершенно иначе, чем другие, и она была необходима для того, чтобы придать мышлению гибкость и многогранность, создать условия для искусства мышления – диалектики и теории мышления – логики.

В этом отношении Сократ является основателем обеих философских дисциплин, и все же в его концепции и процедурах есть что-то неудовлетворительное, потому что неудовлетворительное. Для него содержание знания еще не отделено от направленной на него работы, и поэтому достигнутое не проявляется окончательно. Он заявляет, что не хочет ничему учить, а только передавать знания; его диалектика – это искусство духовного акушерства. Он знает только совместный поиск и обсуждение, постоянно новое развитие знаний, никакого накопления и тем более систематизации. Когда к нему обращаются за инструкцией, он заявляет, что ничего не знает, и в определенном смысле прав, поскольку его спорадическая познавательная деятельность не ищет своего конечного объекта в науке. Таким образом, его определения или дефиниции сущности также остаются несвязанными, как бы атомами содержания знания. Мысль о том, что приобретение знания требует также передачи окончательно приобретенного знания, то есть фактического преподавания и обучения, далека от него; он не знает ни о сокровищнице знаний, над которой работают поколения, ни даже о наследственной мудрости, и в этом неисторическом взгляде на человеческую познавательную деятельность кроется его родство с софистами и Просвещением. Последние заявляют, что передаваемое из поколения в поколение ничего не стоит и подлежит уничтожению; он избегает признания этого, притворяясь невежественным; обоим не хватает понимания ценности традиции.

5. Сократовское учение о мудрости и этике имеет аналогичные светлые и теневые стороны. Сократ возрождает идею мудрости, утраченную физиками и софистами. Он придает всему знанию нравственную точку отсчета; поэтому он оставляет в стороне физику, так как не видит, как ее учение должно вести людей к самопознанию и делать их лучше. История мифов от Ан. Платон говорит ему, конечно, в смысле исторического Сократа: «У меня нет времени на мифологемы; но причина в следующем: Я еще не готов исполнить дельфийское предписание о познании самого себя, и поэтому мне кажется нелепым, пока я в неведении, исследовать странные вещи; поэтому я оставляю такие вещи на произвол судьбы и присоединяюсь к общепринятым мнениям о них; Я исследую не вещи, а самого себя, будь я чудовищем, еще более многообразным и дымным, чем Тифон [великан со 100 змеиными головами – wp], или более укрощенным и невинным существом, разделяющим божественное и светлое бытие.» Это хорошо выражает его вечно бодрствующее, как бы вездесущее моральное сознание, но нельзя отрицать, что в этом исключительном стремлении к самопознанию и самосовершенствованию основа морали сужается вопреки ее природе. В частности, на примере Тифона можно показать, что мифы способны дать мудрецу, посвятившему себя исследованию и стремлению к добру, множество указателей. Тифон – это злой принцип, противостоящий Осирису, наследнику Агатодамона; он стал злом в результате обольщения, то есть падшим демоном, вкусившим плод преходящего, и он снова обольщает демонов, чтобы они боролись против светлого мира благословения, который представляют Осирис и Исис. В этом кроется целый ряд нравственных отношений, которые мудрец имеет все основания продумать; не следует, конечно, упускать и окончательное применение мифа к собственному внутреннему «я», но древние мудрецы, создавшие миф, знали и это. Отказ сократовской мудрости от богословия часто критиковался в античности, например, в рассказе Аристоксена о том, что в Афины приехал индиец, встретил Сократа и спросил, о чем он философствует; когда тот ответил, что исследует человеческую жизнь, индиец рассмеялся и сказал, что никто не может знать человеческих вещей, если он ничего не знает о божественных вещах.