Читать онлайн митрополит Тихон (Шевкунов) - Гибель империи. Российский урок

Как известно, февральские события 1917 года начались с демонстраций в Петрограде. Кто же вышел на улицы? Нищие пролетарии? Ничего подобного! Вышли работники элитных оборонных заводов, чьи зарплаты были сопоставимы (например, на Путиловском заводе) с зарплатами их коллег, скажем, во Франции или Германии[2]. Голодные крестьяне? Снова – нет. На улицы столицы с лозунгами «Хлеба!» высыпали вполне благополучные столичные обыватели.

Российская империя была единственной из стран-участниц затянувшейся Первой мировой войны, где в общегосударственном масштабе не вводились продовольственные карточки. Были, правда, ограничения (и то на местном уровне, без санкционирования центральной властью), например на сахар. Но с единственной целью, чтобы не гнали самогон: с 1914 года в России действовал сухой закон. Жестких ограничений на продукты, подобных тем, какие действовали в основных воюющих странах, и даже в нейтральной Швеции, в России не было[3].

А что касается хлеба, то, несмотря на кратковременные и загадочные перебои со снабжением в столице (к чему мы отдельно обязательно вернемся), к началу 1917 года запасы муки и зерновых в России составляли более 400 миллионов пудов. Этого с лихвой хватало на потребности и армии, и населения, да еще и избыток составлял 197 миллионов пудов[4].

Так что даже в условиях тяжелейшей мировой войны вечно всем недовольный российский обыватель жил в общем-то совсем неплохо. Что он оценит буквально в ближайшие месяцы после Февраля.

Все мы со школьной скамьи помним этот знаменитый лозунг.

Кому же к 1917 году в Российской империи принадлежала земля? Она принадлежала – крестьянам.

Выдающийся русский экономист профессор Александр Васильевич Чаянов (кстати, принимавший активное участие в Февральской революции), подводя итоги всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 года, констатировал, что почти 90 % пашенных земель в европейской части России были крестьянскими[5]. А за Уралом, то есть по всей азиатской части России, в собственности крестьян находилось – 100 % пашенных земель! Император Николай II в ходе реализации Столыпинской аграрной реформы в 1906 году передал на нужды крестьян-переселенцев «кабинетские» (т. е. находившиеся в собственности российской короны) плодородные земли на Алтае.

Итак, сельскохозяйственные земли в Российской империи по большей части принадлежали именно тем, кто на земле трудился. Для сравнения: в оплоте европейской и мировой демократии – Великобритании – процент земельной крестьянской собственности равнялся 13 %. Все остальные земли принадлежали лендлордам и частным землевладельцам. Крестьянам-фермерам за аренду пахотных земель необходимо было платить[6].

А кому принадлежал скот в Российской империи? Полагаю, что некоторые из наших читателей уже догадываются, что коровы, лошади, овцы также по большей части принадлежали крестьянам. Уже в советское время, в 1928 году, профессор Александр Николаевич Челинцев приводит следующие цифры: в собственности крестьян в 1916 году коров было – 94,2 %; лошадей – 93,8 %; свиней – 94,9 %; овец – 94,3 %[7].

Как мы знаем, вскоре все это было «коллективизировано». С обобществлением земли, скота, голодомором и миллионами жертв.

До 1917 года Россия была передовой сельскохозяйственной державой мира. За время правления Николая II, с 1894 по 1917 год, сбор зерновых по стране вырос в полтора раза. Что это означало? Например, Российская империя ежегодно собирала урожай зерновых, на треть превосходивший урожаи важнейших экспортеров зерна в мире – Соединенных Штатов Америки, Аргентины и Канады. Вместе взятых[8].

Пастушок

По поголовью скота (в пересчете на крупный рогатый скот) Россия немного уступала США. Но опережала десять самых богатых стран Европы. И тоже – вместе взятых[9]. Равным образом и по многим другим показателям мы занимали лидирующие позиции в мировом сельском хозяйстве.

Средний размер крестьянского хозяйства в европейской части России – 4 десятины (4,4 га)[10] – в разы превышал наделы западноевропейских крестьян. А за Уралом земли у крестьянина было и того больше. Во Франции этот показатель составлял 2 га, в Германии – 1,8 га, в Италии – 1,1 га.

Крестьянская семья

Настоящей проблемой было не малоземелье, а слабая механизация и низкая урожайность. В среднем русский крестьянин собирал с гектара 8 центнеров зерна. В Соединенных Штатах урожаи были немногим больше – 10 центнеров с гектара. Во Франции – 12. Не такая уж огромная разница, учитывая различие в климате. Но вот в Германии собирали 21 центнер с гектара! А это уже серьезное отставание[11]. Но и здесь все не стояло на месте. Внедрялась техника, удобрения, достижения агрономии. За счет казны создавались парки сельскохозяйственных машин. Все эти меры были рассчитаны на годы вперед – и неминуемо дали бы плоды. А после массового внедрения тракторов и удобрений от пресловутой низкой урожайности не осталось бы и следа.

Крестьянские дети

Крестьянская семья за столом

О реальной стабильности сельского хозяйства в предреволюционной России говорят не только картины поразительного изобилия, отраженного в живописи, литературе и фотографии того времени. О профессионально проработанной сельскохозяйственной политике царского правительства в период Первой мировой войны, когда на фронт было мобилизовано пятнадцать миллионов человек, свидетельствует тот факт, что серьезных проблем с продовольствием в Империи не было. А ведь воевать ушли в основном труженики-крестьяне. В Германии и Австро-Венгрии в это же время разворачивалась самая настоящая трагедия: там за время войны от голода умерло более миллиона человек[12]. Взрослый немец в тылу получал около 230 граммов печеного хлеба в день[13] – меньше, чем рабочий в блокадном Ленинграде (250 граммов), вчетверо ниже прожиточного минимума.

Крестьянская семья на празднике

Поразительно, но при этом количество активно протестующих в благополучной России – забастовщиков, стачечников, демонстрантов – было на 1916 год почти в семьдесят раз больше, чем в Германии[14]. Интересно, правда?

Электрическая станция (новая) фабрики И. Н. Гарелина. 1905 г.

Естественно, фабрики рабочим не принадлежали. Как не будут принадлежать и после Февраля, и при советской власти, и в наши благословенные времена. Если отбросить демагогию, то фабриками и заводами в царской России, как и в других странах, владели либо предприниматели, либо государственные структуры. Но означает ли этот факт, что рабочие прозябали в нищете и бесправии?

Как было известно всем советским школьникам (не знаю, что сейчас), революции происходят, когда налицо «обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетенных классов»[15]. Угнетенные классы, по Ленину, – это рабочие и крестьяне. Давайте познакомимся с положением дел в семействе одного такого «угнетенного» петроградского рабочего, нужды и бедствия которого к февралю 1917 года превзошли все возможные пределы.

Это семья Николая Ильича Косыгина, отца Алексея Николаевича Косыгина, выдающегося государственного деятеля Советского Союза, председателя Совета министров СССР. В конце 1960-х А. Н. Косыгин должен был выступать с докладом на очередном съезде партии. В идеологическом отделе ЦК КПСС Косыгину подготовили тезисы. Из них Алексей Николаевич с изумлением узнал, что советский рабочий сегодня живет в восемь раз лучше, чем рабочий в Российской империи в 1913 году.

А. Н. Косыгин

По воспоминаниям близких, А. Н. Косыгин был, мягко говоря, удивлен. В семейном архиве хранилась расчетная книжка отца, токаря на петроградском заводе № 1 акционерного общества «Г. А. Лесснер». Что же в ней было зафиксировано?

Дом, в котором жила семья Косыгина

За январь 1917 года токарь Н. И. Косыгин заработал 146 рублей. За февраль – 190 рублей. За март – 171 рубль. Дальше в табеле идут суммы свыше трехсот и даже четырехсот рублей, правда они относятся уже к периоду инфляции послереволюционного времени.

Как же можно было существовать в Петрограде перед революцией на такие деньги? Семья Косыгиных жила только на зарплату отца, мать не работала. Они занимали трехкомнатную квартиру на Большой Вульфовой улице на Петроградской стороне (ныне улица Чапаева), очень неплохой район, дом – сами оцените по фотографии. Детям дали отличное образование. У Косыгиных была прислуга. Хотя семья токаря не шиковала, но жилище было обставлено добротной мебелью. Косыгины могли позволить себе качественное питание, хорошую одежду, обувь. А по воскресеньям всей семьей ходили в театр.

Семья токаря завода «Г. А. Лесснер» Николая Ильича Косыгина. Сын Алексей справа

Глава советского правительства заявил домашним, что ему, Алексею Николаевичу Косыгину, недостает воображения, чтобы представить себе советского рабочего, зарабатывающего в 1970 году в восемь раз больше, чем его отец в дореволюционном 1913-м[16]. Разумеется, предложенный идеологическим отделом ЦК бред Косыгин вставлять в свой доклад не стал.

Но это в столице. А что же в провинции?

Вот пример семьи еще одного известного дореволюционного рабочего царской России – Никиты Сергеевича Хрущева. В воспоминаниях, изданных в постсоветское время, Н. С. Хрущев сообщал: «В том районе Донбасса, где я трудился (слесарем на шахте в Юзовке – м. Т.), до революции жили лучше, даже значительно лучше. Например, в 1913 году я лично был обеспечен материально лучше, чем в 1932 году, когда работал вторым секретарем Московского комитета партии»[17].

Слесарь с шахты Юзовка Никита Хрущев с женой

Никита Сергеевич нередко предавался подобным светлым воспоминаниям. Рассказывают, что в 1959 году он был с визитом в Соединенных Штатах Америки. В Голливуде, на киностудии 20^>th Century Fox, устроили ланч в его честь. Видимо, прием был весьма радушным, потому что Никита Сергеевич вдруг выдал следующее ошеломительное откровение: «Я женился в 1914 году двадцати лет от роду. Поскольку у меня была хорошая профессия (слесарь), я смог сразу же снять квартиру. В ней были гостиная, кухня, спальня, столовая. Прошли годы после революции, и мне больно думать, что я, рабочий, жил при капитализме гораздо лучше, чем живут рабочие при советской власти. Как слесарь, в Донбассе до революции, я зарабатывал 40–45 рублей в месяц. Черный хлеб стоил 2 копейки фунт (400 граммов), а белый – 5 копеек. Сало шло по 22 копейки за фунт. Яйцо – копейка за штуку. Хорошие сапоги стоили 6, от силы 7 рублей. А после революции заработки понизились, и даже очень; цены же сильно поднялись»