Марк Катон ― вот надежда. Но он так молод! Красс ни за что не изменит собственной ростовщической пользе, он в плену денег. Как прилипало, виснет Красс на кумирах толп через подкуп, чтоб стать влиятельным. Катилина наглеет, шляется с бандами и стращает сограждан, требуя выбрать его на выборах. Говорю тебе: пусть чернь любит мои вдохновенные и отважные речи, ― но чтó любовь сия против крассовых денег, зла Катилины, спеси сената и тороватости душки-Цезаря? За кого мне держаться – не понимаю. Очень стараюсь нравиться всем. Всем-всем! Проскочить бы мне в консулы, ну, а там образуется…
Не пропасть бы мне только, брат мой, до времени, вот о чём я молю! Как думаешь?
В помещении, вокруг вертела с человечиной, заговорщики из патрициев воздымают мечи свои, из каких треть дрожит и клонится.
Катилина, могучий и седовласый:
– С вами делил я всё, что имел: хлеб, деньги, честь и любовниц. Вместе растратили мы в пирах имущества. Этот дом, где мы с вами, дважды заложен. Нет у нас ничего, друзья, ведь мы вместе хотели того, что каждый, – вот пример нашей верной искренней дружбы. Храбрые, сильные – мы без крова и пищи, отпрыски древних кланов патрициев. Власть и золото захватило потомство жалких кастратов. Наш удел – неудачи на выборах, приговоры в судах, униженность, нищета, бесправие. Но изменим рок! Да не будет впредь немочь роскошествовать в хороминах, переполненных благами, и рождать детей от прекраснейших женщин – наша же воля с нашей отвагой чахнуть в безвестности! Всё захватит бесстрашие, наша ярая кровь, клянусь! Завоюем всё в битвах, как подобает храбрым патрициям! Я вверяюсь вам. Я ваш вождь. Торопитесь за мною, точно за богом! Помните, что одно моё имя ввергнет Рим в ужас. Я осквернил жриц Весты, я убил брата. Да и при Сулле меч мой и длани были в работе; я предал казни сто марианцев. Я муж божественный… Смерть изменнику! – Катилина кивает в сторону вертела. – Он исчезнет в утробах бывших товарищей… Начинайте! Кто поколеблется, будет тоже изжарен, и мы съедим его!
Заговорщики спешно жрут человечину.
К храму шествуют толпы, консулы, знать, сенаторы и священство с овцами для гаданий.
Тень в переулке:
– В общем, руби их, как только Цезарь малость приспустит тогу с плеча…
Вторая тень:
– Консулов?.. Не могу… Не буду… Это ужасно! Я ухожу, всё…
Третья тень, прыгнув и удушая вторую тень:
– Нá, трус, изменник… Будем отважны! Рим будет наш!
Четвёртая тень:
– Вижу!.. Вон Катилина! Он подле стражников… Он убьёт их?
Тень, с хриплым смехом:
– Незачем! Стража свалится трупами, увидав сего изверга и безжалостный меч… Что Цезарь? Что он так медлит?.. Он даст нам знак… Уходят, чёрт!.. Где знак Цезаря?! Он слукавил опять, хлюст?! Это измена… Боги! Проклятье… Цезарь!!
Тень третья:
– Да, всё пропало! Глянь, Катилина исчез… Измена!!
Тени:
– Проклятая участь!
И разбегаются.
Обнажённая Клодия на пиру в своём доме вскакивает и становится подле статуй Дианы и Афродиты. Гости на ложах приподымаются. Музыканты в углу прекращают песнь.
– Хватит! – просит Катулл.
– Молчи, поэт. Что меня опекать? Я пьяная! Я надену венок и уйду в спальню с тем, кто скажет, чтó делает Клодию краше статуй из мрамора и зачем я желанней пары богинь.
Саллюстий, юный историк, цезарианец:
– Я, я скажу, позволь!!
Прерывает Гортензий, тучный, манерный и молодящийся знаменитый оратор:
– Видевшим многое, пылкий юноша, и судившим мир с высей власти больше пристали речи о дивном. Плюс я оратор, Риму известный… Блеск твой, о Клавдия
