Вообще следует заметить, что в той довольно зазеркальной реальности, которую в данном случае представляла собой советская экономика, в существовании такого феномена, как планово-убыточное предприятие, не было ничего сверхъестественного. Законодательство совершенно спокойно допускало, что у каких-то производств, причём не в период выхода, скажем, на проектную мощность или в силу форс-мажорных обстоятельств, а в обычном режиме, затраты заведомо превышали доход от реализации продукции, потому что государство устанавливало специальные “социально низкие” цены, частично компенсируя таким путём низкий уровень доходов семей. Аналогичная ситуация была в пищевой и лёгкой промышленности. Позже, разрабатывая Закон “О государственном предприятии (объединении)”, мы, понимая возможные ситуации, предусматривали выделение таким планово-убыточным предприятиям дотаций на каждый год пятилетки при условии разработки коллективом программы ликвидации убыточности. Если самоокупаемость не обеспечивалась бы длительное время, по идее, должен был ставиться вопрос о прекращении деятельности таких предприятий. Но они и дальше продолжали перемалывать ресурсы и платить незаработанную зарплату. Решения предыдущего партийного вождя, что “зарплата должна быть заработанной”, а “экономика должна быть экономной”, в Каракалпакии в тот период не находили реализации.
Спрашиваю местное начальство, а обувь-то куда всё же девается. Мне отвечают, что 10–15 % люди всё-таки покупают со скидкой 80–90 %, в том числе и сами обувщики. А то, что продать даже на таких условиях невозможно, выкупает государство, возвращает на устранение брака, колесо прокручивается, и за всё платит государство. Я им говорю, вы с ума посходили, как можно включить в товар бракованную продукцию? Есть же правила бухгалтерского учёта, есть инструкции в конце концов. Ты, главный бухгалтер, не понимаешь разве, что вместе с генеральным директором можешь сесть в тюрьму и надолго? Я уже не говорю, что возврат брака вы по новой отправляете в продажу. Вы хоть инструкцию читали? К вам кто-нибудь за это время приезжал с проверкой? Они парируют: “Нас сто раз местный Минфин проверял, никаких нарушений не нашёл, это ты приехал и какие-то проблемы создаёшь!”
Зову министра финансов, спрашиваю: “Ты-то что делаешь? Тратишь государственные деньги без тени сомнения? Тебе где-нибудь объясняли, как надо продукцию включать в товар, кто-нибудь тебя учил этому? Ты всё же министр финансов, пусть маленькой автономной республики, но министр как-никак!”
И тут он мне выдаёт историческую фразу: “Вообще-то лет пять назад какой-то разговор на эту тему был. Кто-то из Москвы приезжал, что-то нам тут рассказывал. Но мы ведь работаем и всё нормально”.
Вот тут у меня глаза и открылись. Лечу обратно, размышляю: в чём моя функция, моя роль? Я только составляю или подписываю бумажки, относительно которых этот или другой такой же “министр”, директор или бухгалтер скажет потом, что “вообще-то какой-то разговор был”. А дальше хочешь – выполняй, что на бумажке написано, не хочешь – не выполняй. Такая система меня не устраивала, она лишала мою жизнь всякого смысла и стимула».
Риск – дело благородное, а хорошо подготовленный экспромт – ещё и полезное
Заработная плата советских людей, как и цены, тогда планировалась сверху. Они были привязаны к количественным показателям: произведённым штукам, кубометрам, килограммам, освоенным гектарам. То есть во главу угла были поставлены объёмы выполненной работы, а не её эффективность или качество некого произведённого материального блага.
