Что и говорить, а сумел Умник так до охренения в себе поддеть япону тётку, что та, хватившись рукой за ту область на своей груди, которая отвечала за сердечные чувства, отступила назад на шаг, где упёрлась на один из блоков кухонного гарнитура, который занимал собой всю противоположную стенку, и оттуда с глупейшим выражением лица, в поиске для себя поддержки посмотрела, то на одного, то на другого нарцисса. Что бесполезно по определению дзэн-нарциссизма, для которого постижение реальности идёт без суеты. Вот они и не суетятся ни при каких делах, продолжая взирать на мир через сознание своего я, которое вернулось к ним через выпрямление ложек в их руках.
Что видится японой тёткой уже без всякой подшучивания и иронии со своей стороны, и она прямо на глазах Умника начинает наливаться темнотой досады и злобы. И как очень нервно и с тревогой для себя понимает Умник, то причиной всего этого происходящего в японе тётке является он. И что ещё не маловажно для Умника сейчас ему приходит в голову, так это мысль о том, что он опять поспешил и сейчас уже нет никакой возможности дать заднюю в разговоре с японой тёткой.
А та между тем взяла себя в руки, добавив в них для собственной устойчивости тростниковую трость, на подобие тех тростниковых палок, с помощью которых выясняют между собой отношения не слишком сильные в технике пустой руки, – а первым в чём-то быть охота, – бойцы бодсюзу. Как понимает их Умник, то люди большого в себе апломба и честолюбия. И уж раз их фигуральный рост природно их подвёл и не дал росту их карьере мастера кун-фу, по фигуральной квалификации баскетболиста, то они будут пробивать себе путь к вершине своего значения всем что в их руки попадётся. А попалась им палка. И сейчас с помощью этого приспособления, япона тётка будет от него добиваться…уж не знает Умник и чего.
И как по его, пока что по здравым и с рассудком у него всё в порядке, рассуждениям, то япона тётка, эта идейная Бодсюзу (пусть так и зовётся, раз она по другому и вообще как есть не представляется из той же вежливости), решила таким образом, через палку, выместить на нём все свои жизненные неустроенности и досады. У неё, видишь ли, дома всё плохо, дети её не слушаются, положив на неё с прибором, как сейчас отчётливо в этом убедился Умник по этим нарциссам с ложками, муж опять не знает только Умник где, а Бодсюзу отлично знает где – он в окружении гейш пьёт запоем саке, сама она растеряла последние остатки того, что как бы только называется красотой, и то только с натяжкой и с экзотической стороны рассмотрения этого природного дефекта (вот почему её данна запоем пьёт саке, ему страшно видеть Бодсюзу и себя рядом с ней), и она всё это решает выместить на нём, кто никакого отношения ко всему этому не имеет. И бл*ь, не собирается молча на всё это приближение Бодсюзу смотреть.
А Бодсюзу хоть и зла до своего белого каления на Умника, а так-то на саму себя и на своего данну, сволочь такую пьющую саке не с ней, а с этими вертихвостками гейшами, кто и историй так интересно рассказать не сможет, как она, и вообще все они не впечатляют внешне, как она, а она все внутренние движения души в Умнике замечает. – Что-то ещё в дополнение к сказанному сказать хочешь? – вопрошает Умника Бодсюзу, держа в руках палку в готовности её применить по своему жестокому назначению. В данном случае по хребтине Умника.
