Вместе с плащом императора Калеб надел на себя многие беды, отчего его блеск померк. Животная часть Бланша по-прежнему любила его, несмотря ни на что, и хотела защитить ото всех тягот мира, однако человеческая начала опасаться. Двойственность ощущений сбивала с толку. Придавливала к земле. Бланшу казалось, что его разрывает на части, однако ничего не мог с этим сделать. Оставалось ждать, когда обе части придут к взаимопониманию, и уже тогда решать, как поступить.
С такими мыслями Бланш и остался.
Он думал, что следующая встреча с Калебом состоится утром, когда они снова пойдут на тренировку, однако тот внезапно появился в стойле глубокой ночью. Точно вор, он тихонько проник к нему, плотно закрывая за собой дверь. Если бы слух Бланша не был настолько острым, было бы сложно различить чужие шаги снаружи. Оба охранника безмолвно застыли у дверей. В это время Калеб пересек стойло и подошел ближе. Он опустился около Бланша и обнял его за шею, утыкаясь носом в перья. Его плечи задрожали.
Маленький, хрупкий и испуганный, как ребенок, он доверчиво приник к Бланшу, и от этого в душе всё перевернулось. Захотелось спрятать Калеба, обогреть и защитить. Укрыть ото всех бед, чтобы ему не приходилось вновь сталкиваться с трудностями правления и ужасами покушения. Чтобы он смог спокойно провести юность, с удовольствием проживая каждый день. Если бы только Бланш знал, как помочь ему, он бы сделал всё ради этого. Однако он был лишь гиппогрифом – ездовым животным, которое совсем недавно избавилось от болезненности. В его силах было лишь накрыть Калеба крылом, создавая иллюзию защищенности, и тихонько заклекотать что-то успокаивающее и нежное.
Это не особо помогло.
Калеб сжался и задрожал сильнее, стискивая пальцами перья. Казалось, он долго сдерживался, терпел и храбрился, а потому теперь его так разбивало на части. Порывистое, свистящее дыхание вырывалось из груди, но не было слышно ни слова. Какие бы страхи ни овладели Калебом, он не собирался озвучивать их. Как и плакать. Ни одна слезинка ни сорвалась с ресниц, хотя ему явно хотелось этого больше всего. Он из последних сил сдерживался, чтобы окончательно не развалиться, и Бланшу ощущал почти физическую боль, смотря на это.
В каком ужасе жил его дорогой человек, если мог проявить эмоции лишь здесь? В темном стойле. Среди овса и сёдел. Наедине с гиппогрифом.
Бланш прижал его к себе крылом сильнее и принялся мягко перебирать клювом волосы, отвлекая от тяжелых переживаний. И животная часть, и человеческая в едином порыве захотели позаботиться о нем. Сейчас не была важна ни рациональность, ни преданность, ни разумность. На передний план вышло умение сопереживать, коим обладали обе стороны личности Бланша, и он не стал противиться желаниям. Как мог, он поддерживал Калеба, постаравшись огородить его хотя бы от участи проживать страхи в одиночестве.
Прошел почти час прежде, чем Калеб отстранился. Он выглядел бледным и осунувшимся, под глазами залегли тени, а всегда расправленные плечи опустились.
– Я в порядке, – сказал он, скорее для себя, чем для Бланша. – Просто немного устал.
Бланш легонько толкнул его крылом и посмотрел самым укоризненным взглядом, на какой был способен. Калеб грустно улыбнулся.
– Даже ты мне не веришь, – вздохнул он. – Хотя это не удивительно, ведь ты всегда понимаешь, в каком настроении я на самом деле. От тебя ничего не скроешь, верно?
