Алёша, привыкший к математической педантичности, вернул Никифора Яковлевича в русло прежней темы их разговора:
– А деньги вносил как?
– Первый взнос – три тысячи. Потом каждый месяц выплачиваешь. Я по шестьдесят рублей платил, на шесть лет раскидали. Ну, я-то работал! Бывало, придешь с первой смены, поужинаешь, машина подъезжает – меня обратно. Утром слесаря придут, им работа нужна, надо им подготовить. Так сам еще пораньше начала смены приходишь на работу, хватаешь детали, бегом на тележке везешь их, чтоб успеть.
Никифор Яковлевич взял в правую руку грязный в коричневых разводах от завариваемого прежде чая стакан, наполненный на четверть неразведенного спирта, кстати, третий по счету, поднял перед собой эту плохо двигающуюся после перенесенного ранения руку, из-за чего ему приходилось поднимать ее целиком, выставив в сторону локоть. Никифор Яковлевич выставил в сторону еще и мизинец, выпил, вытянул вперед трубочкой губы, посопел, проживал маленький кусочек хлеба с сыром:
– А ты чё, тоже квартиру хочешь строить?
– Да вот, думаю.
Никифор Яковлевич продолжал рассказывать о строительстве своей кооперативной квартиры:
– Созвали собрание, чтоб жребий тянуть, – какой этаж кому достанется. А как же! Все ведь одинаково деньги вносили. Я задержался, опаздывал, значит. Бегу, тороплюсь! Ведь если кто не придет – получит то, что осталось. Я бегу, а про себя все думаю: «Только бы не пятый этаж, только бы не пятый». Дом-то пятиэтажный. И чё ты думаешь? Вытянул первый! Сперва, конечно, расстроился, – Никифор Яковлевич махнул рукой. – А! Щас уже привык. Правда, перед моим окном еще крыша в подвал. А чё сделаешь?
Когда Алёша ушел, Никифор Яковлевич недолго поминал его добрым словом; он икнул за это время всего несколько раз, почувствовав во рту вкус какой-то дряни, а желудок тем временем все настойчивее требовал уединения в помещении за дверью с нарисованной буквой «М».
Город был не готов к наплыву дополнительно привлеченных людей для строительства нового предприятия и работы в нем. Да и сам завод потреблял немало энергоресурсов. Не справлялись коммуникационные системы – они просто не соответствовали. Тонкая нитка водопровода едва ли не еженедельно рвалась. Днем отключали электричество, чтобы обеспечить подачу тока на заводы. Останавливались трамваи. Постоянные перебои с торговлей хлебом. «Хвосты» очередей перед центральным гастрономом, расположенным прямо напротив горкома, разгоняла конная милиция.
Завод напоминал скульптуру новенького гипсового пионера, которого водрузили в населенном пункте с разбитыми улицами и нечинеными деревянными тротуарами, где вечерняя и ночная темень, переполненные трамваи. Пионер с гордо поднятой головой возвещает звуками своего горна о приближении светлого завтра, а народ стоит в очереди и первым делом проклинает Советскую власть и партию.
Важно заметить, что стране необходимо было проводить индустриализацию, да еще и в короткие сроки, иначе просто не выжить; таким образом, все городские силы были сосредоточены на строительстве завода, при этом руководство города (горсовет) совершенно не занималось материально-бытовым состоянием трудящихся Перми. Не было известки, нечем было травить тараканов, не налажен транспорт, люди попадают под трамваи, нет мыла, дети сидят без обуви и т. п. В городе был один-единственный универмаг, только товары в нем отсутствовали. На всю Пермь одна хорошая проезжая дорога – Коммунистическая, да и то плохо замощенная.
