Второй свиток касался меткости в обращении с луками и арбалетами и был вполне стандартным – когда-то и у меня была точно такая же магия, не раз выручавшая в сложных погодных условиях.
Остальное опознать не удалось, включая некоторые зелья, и мы разделили эту добычу поровну – не самой дележки ради, а чтобы в случае чего не потерять все сразу. Опасность подстерегала повсюду. И особенно сильно мы боялись умереть в полете – в буквальном смысле слова. Если кого-то оторвут от скалы и убьют в воздухе, то его посмертное серебристое облачко на месте не зависнет. Нет. Оно вместе со всем снаряжением и содержимым заплечного мешка полетит на дно пропасти – прямиком к жутким светящимися щупальцам. И ни за какие коврижки мы туда не полезем.
И это породило претензии от троих справедливых приключенцев к четвертому из их компании, не столь, возможно, гордому, но непреклонному и смело пославшему всех к чертям. И этим четвертым был Док, упрямо заявивший, что не собирается вкладывать в никчемные характеристики силы и ловкости больше ни единой драгоценной единицы. И добавил, что в этом волшебном мире для него существуют лишь характеристики интеллекта, мудрости, выносливости и здравого лекарского смысла. На наше требование пояснить, что это за характеристика – здравый смысла, добрый Вайболит ответил настолько грубо и частично непечатно, что мы аж взбодрились, а после его ласкового велеречивого напоминания, что именно на нас лежит обязанность его защищать, а заодно лелеять, холить и переносить через все опасности на руках, мы прониклись настолько глубоким чувством вины и собственной ущербности, что громогласно поклялись впредь не пенять профессиональному доктору за его нежелание таскать на горбу тяжести.
Вот и поговорили… вот и распределили обязанности по справедливости…
Мы – ишаки, а он – академик.
Но ведь и не поспоришь – возьмись я считать, сколько раз за последние дни Док оттащил нас от грани смерти, то и пальцев на руках и ногах не хватит. Поэтому мы предпочли сосредоточиться на избавлении от пусть ценного, но не обязательного имущества, в результате полегчав на тридцать с лишним килограммов барахла и вдобавок грамм так на триста пролитых горьких слез Бома.
Придя в себя, понимая, что мы уже изнемогаем от недосыпа и нас трясет от пережитых впечатлений, что чревато уже подступающим Затуханием, мы заставили себя выбраться из воды, встряхнуться и продолжить восхождение к главным ветвям, до которых осталось всего ничего…
**
Подкинутый Бомом, я из последних сил вцепился в бугристую пружинящую ветвь, метнул вниз магическое лассо и замер в этой странной раскоряченной позе, зная, что собратья по несчастью начали свое восхождение.
Мы добрались… поднялись… мы покорили чертово тулово проклятого Древа! Да, последние сотни метров мы преодолели уже на чистом ослином упрямстве, но все же мы сделали это!
И вот он я – грязный, стонущий авантюрист, повис на ветви, за которой моему воспаленному взору открылось невероятно большое и ничем не занятое пространство. Тут было светло. Тут пахло подгнившим мясом и неплохо так забродившими фруктами. Тут начинался – или заканчивался – хаос, исходящих из этого места верхних перекрученных между собой ветвей, образовавших большое овальное озерцо, до краев заполненное знакомой по цвету бело-желтой тягучей жижей.
В мое плечо вцепилась зеленая ручища, Бом хотел подняться выше, но я что-то устало прошипел, и он понятливо сместился в сторону, где и повис, давая дорогу Храбру и Доку. Мы продолжили созерцать вместе.
