Гладиатор по крови - страница 38

Семпроний подождал, пока судорога боли оставила тело правителя и он задышал спокойнее. Тогда лишь сенатор заговорил:

– Никто не посылал меня. Мой корабль плыл вдоль острова, когда случилось землетрясение. Я узнал, что ты ранен, мой друг, и явился, чтобы предложить собственные услуги. Теперь, когда я вижу тебя, мне стало ясно, что тебе потребуется время, чтобы поправиться. Как высший сановник из всех находящихся в провинции, я должен принять на себя дела до тех пор, пока ты не сможешь вернуться к исполнению своих обязанностей.

– В этом нет необходимости… я уже нашел нужного человека.

– Понимаю. Но, Гирций, я не могу позволить сборщику налогов возлагать на себя такую ответственность. Эти псы в лучшем случае развращены. Мы с тобой не можем позволить такому человеку управлять Критом.

Гирций, протестуя, поднял руку. Взяв ее, Семпроний доброжелательно погладил пальцы лежащего.

– Теперь, когда я здесь, тебе не о чем беспокоиться. Твоя провинция в надежных руках. Клянусь в этом своей собственной честью.

– Нет… – Гирций с глухим стоном осел на постель, мышцы лица свела волна муки, которую он старался преодолеть. Наконец, тело его расслабилось, и на лбу выступили бисеринки пота. Неровно дыша, он посмотрел в потолок и пробормотал: – Моя жена… ее уже отыскали?

– Жена? – Сенатор повернулся к врачу и прошептал: – Как она?

– Ее звали Антонией. Говорят, что она ушла с пира незадолго до начала землетрясения. И с тех пор ее никто не видел. Однако мы до сих пор обнаруживаем в грудах обломков тела. Боюсь, что в самом скором времени найдется и ее тело.

– Понимаю. – Какое-то мгновение Семпроний смотрел на мучающегося правителя, а потом повернулся к хирургу: – Оставляю его на твоем попечении. Делай для него все возможное.

– Конечно, господин.

Сенатор понизил голос:

– На пару слов, если не возражаешь…

Он поднялся со скамьи, дав знак остальным последовать его примеру. Возле двери остановился и негромко шепнул хирургу:

– Гирций будет жить?

– Я делаю для этого все возможное. По прошествии должного времени он может оправиться…

– Избавь меня от врачебной лжи. Он будет жить? Да или нет?

Хирург облизнул губы и покачал головой:

– Обе ноги раздавлены. Повреждены внутренние органы, сломаны ребра. Едва ли он протянет больше нескольких дней.

– Понимаю. Тогда делай все возможное, чтобы облегчить его страдания.

Хирург кивнул.

Катон бросил взгляд на ложе:

– И еще. К Гирцию более никого не пускать. Не так ли, господин мой?

– Да, – согласился Семпроний. – Конечно. Таков мой строгий приказ.

– И даже Глабия? – переспросил хирург.

– Его-то в первую очередь, понятно? Ни к чему волновать правителя. Всем заинтересованным говори, что Гирций обрадовался, узнав о том, что я решил взять власть в свои руки. Он полностью доверяет мне и передал в мои руки всю власть над провинцией до собственного выздоровления или прибытия из Рима назначенного сенатом преемника. Такова наша повесть, и ты будешь придерживаться ее. Понятно?

– Да, господин.

– Хорошо. А теперь я хочу, чтобы ты осмотрел рану центуриона. Промой ее и наложи свежую повязку. Он понадобится мне, когда я пойду освобождать Глабия от временного назначения.

Макрон вытер лоб и прищурился в сторону полуденного солнца, пылавшего на совершенно безоблачном небе. От караульной при воротах акрополя он мог видеть группы солдат когорты, аккуратно разбиравших руины в поисках уцелевших. Когда таковые обнаруживались, начинался длительный процесс извлечения. Достать некоторых было относительно просто, однако находились и такие, кто подавал признаки жизни под несколькими футами завалов, претерпев при этом жуткие увечья. Насколько можно было понять, Портиллус со своими людьми методично продвигался по городу в сторону ведущего к порту оврага. Вместе с солдатами трудились рабы – те из них, которые не стали бежать после землетрясения. Почти у каждого из выживших в катастрофе рабов был шанс вырваться на свободу. Беглецов с течением времени найдут и накажут, отметил Макрон. Среди рабов было много клейменых, которые не могли даже надеяться затеряться среди свободных людей. Таким оставалось только укрываться в глуши, влача жалкое существование, лишь немногим лучше рабства.