– Итак, откуда ты сейчас?
– У меня была фотосессия.
– Надеюсь, ты больше не снимаешься голым для этого Вебстера или как там его, господи!
– Почти голым. Для Брюса Веббера. Я стараюсь больше не злить тебя, папа.
– Вихлял задницей, словно…
– Это была реклама Obsession, папа, а ты ведешь себя так, словно я снялся в порнухе.
– Докажи мне это, Виктор.
– Сейчас докажу, папа. Говорю медленно: колонна – прикрывала – мои – гениталии.
Но он уже листает свое меню.
– Пока не забыл, хочу поблагодарить тебя за, эээ, компакт Патти Лупоне, который ты прислал мне на день рождения. Это был очень удачный подарок.
Я тоже углубляюсь в меню:
– Не стоит благодарности, чувак.
Отец беспокойно смотрит на столик MTV, за которым, похоже, кто-то явно острит по его поводу. Я едва удерживаюсь от того, чтобы помахать им рукой.
Отец спрашивает:
– Почему они на нас так смотрят?
– Может быть, потому, что на тебе написано печатными буквами: «Я не туда попал»? – предполагаю я. – Господи, мне нужно срочно выпить стакан минералки. Или сухого пива.
Эветт приносит холодный чай, молча принимает заказ, а затем нерешительно направляется на кухню.
– Классная девчонка, – восхищается мой отец.
– Папа, – начинаю я.
– Что?
Я опускаю глаза:
– Вообще-то, это парень, но какая разница?
– Шутишь?
– Нет, это действительно парень. Он сейчас как раз находится в процессе, ну понимаешь, смены пола.
– Ты забыл снять темные очки.
– Я не забыл. – Снимаю очки и пару раз моргаю. – Ну так что за дела, стоит как стрела?[62]
– Я же все вырезки о тебе собираю, – говорит он, зловеще поглаживая папку. – И стоит мне только подумать о моем единственном сыне, как вспоминаю тот разговор, что был у нас прошлым летом. Не собираешься ли вернуться в колледж?
– О черт, папа, – стону. – Я учился в Кэмдене! Я его даже почти закончил. Я даже уже забыл, на какой специальности я учился.
– «Экспериментальные оркестры», насколько я помню, – сухо отзывается отец.
– Эй, ты забыл про «Анализ дизайна».
Отец скрипит зубами и оглядывает зал – видно, что ему отчаянно хочется выпить.
– Виктор, у меня есть связи в Джорджтауне, в Колумбийском университете, в Нью-Йоркском, в конце концов, черт побери! Это не так сложно, как ты думаешь.
– О черт, папа, да я об этом вообще не думаю.
– Я волнуюсь о твоей карьере и…
– Знаешь, папа, – перебиваю я, – еще когда я учился в школе Хораса Манна, там был один советник, который постоянно задавал мне ненавистный вопрос, а именно о моих планах на будущее.
– Почему? Потому что у тебя их не было?
– Нет. Потому что я знал, что он засмеется, если я скажу ему правду.
– Я помню, как однажды тебя выгнали с занятий за то, что ты отказался снять темные очки на уроке алгебры.
– Папа, я открываю клуб. Я немного прирабатываю моделью. – Я слегка выпрямляюсь, чтобы звучать убедительнее. – Да, и с минуты на минуту я получу роль в «Коматозниках-два».
– Это что, кино? – спрашивает он недоверчиво.
– Да нет, бутерброд, – отвечаю я в ошеломлении.
– Боже мой, Виктор, я скажу тебе лишь одно, – вздыхает он. – Тебе уже двадцать семь, а ты все еще только модель.
– Только модель? – говорю я, все еще ошеломленный. – Только модель? Ты хорошенько подумал, прежде чем это сказать, папа?
– Я ожидал, что ты займешься чем-нибудь серьезным и действительно важным…
– Да, папа, я все помню. Я помню, что вырос в среде, где богатства приходилось достигать, занимаясь чем-нибудь серьезным и действительно важным. Это так.
