– Чо, серьезно? А она? – вдруг донеслось до него откуда-то сбоку. Макс резко повернулся: из небольшого магазинчика на углу вывалилась компания – трое подростков с пакетом, бутылками в руках, один с гитарой. Кто-то из них ответил – Макс не разобрал слова, остальные громко и радостно заржали. Он машинально достал сигарету, долго возился с зажигалкой, руки дрожали.
– Всюду жизнь, бля, – пробормотал он чуть слышно.
Внезапно показалось: все вокруг застыло в тяжелом ожидании. Дома наклонялись сверху, точно собирались раздавить, деревья – и так черные от осенней воды – словно почернели еще, лампы фонарей вызывали в памяти морг. Все вокруг молчало – и многотонная тишина контузила сильнее, чем взрывы, и пугала больше, чем крики. Театральный центр было не видно отсюда – но Макс ощущал его, как центр страшной воронки, как средоточие чудовищного напряжения, и его снова и снова тянуло туда, несмотря на очевидную невозможность подойти ближе: территория была оцеплена, да и смысла в этих поползновениях было немного.
Зимин потряс головой – глухота прошла. Вокруг по-прежнему были люди: праздношатающиеся, любопытствующие, просто местные; были такие же, как он, журналисты; чуть поодаль стояли в оцеплении солдаты, похожие на игрушечных: автомат, каска, кирза, застывший взгляд…
Мальчика он увидел сначала мельком, боковым зрением, повернулся – рассмотреть внимательнее. Ребенок лет шести брел, спотыкаясь, низко опустив голову, путаясь в длинном нелепом шарфе – сером, с яркими красно-синими клоунскими помпонами. Зимин пошел к нему: пацаненок один, маленький, в такое время, да и в таком месте, еще и странный какой-то – может, случилось что?
– Мальчик, – позвал Зимин. – Эй! Подожди! Куда делся-то?
Зимин нырнул в подворотню – нет, не видно. Выскочил, огляделся. Нет. Нигде. Дико – куда мог пропасть? Только что шел…
Он медленно побрел дальше, мимо домов, без всякой цели. Улица опустела – тоже как-то вдруг. Мимо двигались несколько человек в форме, один негромко говорил в рацию.
– Слышите меня? Перегруппируемся. Выходим к центру. Готовность двадцать минут.
Зимин тут же забыл обо всем – и, насторожившись, прислушался. Ничего больше, впрочем, сказано не было. Но Зимину хватило и того, что он услышал. Достал телефон, набрал номер, начал говорить.
– Значит, так, записывай: судя по всему, принято решение о штурме. Подразделения спецназа перегруппируются и подходят к зданию. Стягиваются… эээ… алё! Ты чё делаешь?..
Его крепко держали двое – один забрал телефон и успел его отключить. Знаки различия на камуфляже если и были, то Зимин их не заметил. То, что пассажиры серьезные, бросалось в глаза и так.
– Ну что, урод, пройдем, – насмешливо произнес один – с выраженными скулами и какими-то узкими казахскими глазами. Он бесцеремонно обшарил карманы журналиста, вытащил пачку сигарет и удостоверение. – Ага, смотри, журналюга. Так и знал, бля! Слышь, пособник террористов, у вас в редакциях лоботомию делают при приеме на работу?
– Руки убери! – огрызнулся Зимин. – Ты кто такой вообще? И ордер на обыск где? А то я че-то не увидел.
Он судорожно пытался вспомнить, что еще говорят в таких случаях – но в голову лезла исключительно киношная ерунда про звонок адвокату и права человека. На попытку выдать в эфир хотя бы это словосочетание Зимин получил увесистый подзатыльник.
– Ты, гнида, поговори еще за права, – зашипел сзади второй. – И я тебя по законам военного времени… Понял? Шагай давай!
