Читать онлайн Судхир Венкатеш - Главарь банды на день. Изгой-социолог выходит на улицы

© Sudhir Venkatesh, 2008.

All rights reserved

© Марина Рейнольдс, перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний "РИПОЛ классик", 2018

Посвящается Отри Хариссону

Мне кажется, Судхир Венкатеш родился с двумя аномалиями: чрезмерно развитым любопытством и недоразвитым чувством страха.

Чем еще объяснить его? Как тысячи других людей, однажды осенью он поступил в аспирантуру и профессора направили его проводить исследования. Так получилось, что исследования завели его в Роберт-Тейлор-Хоумс в Чикаго, одно из худших гетто в Америке. Но, одаренный поразительной любознательностью и свободный от естественного страха – который любой из нас бы испытал, если бы нас удерживала в заложниках вооруженная банда наркоторговцев, как произошло с Венкатешем в начале его исследований, – он продолжал возвращаться снова и снова.

Я встретился с Венкатешем пару лет назад, когда брал у него интервью для Фрикономики, книги, которую я написал с экономистом Стивом Левиттом. Венкатеш и Левитт вместе работали над несколькими научными работами об экономике крэк-кокаина. Эти работы, конечно, были интересными, но сам Венкатеш был интересен на совершенно другом уровне. Он говорит мягко и лаконично; он выдает мало информации. Но задавать ему вопросы все равно что потянуть старый гобелен за нитку: ткань целиком разматывается и падает вам под ноги. История за историей, инкрустированные деталями и пониманием, заработанным с большим трудом: неуправляемый коп, терроризирующий район, построенная на скорую руку социальная сеть, с помощью которой бедные семьи выживали, и день, когда Венкатешу на сутки дали поруководить бандой.

Хотя мы и написали о Венкатеше в Фрикономике (это была любимая часть многих читателей), у нас не хватило места для всех этих историй.

К счастью, теперь он написал потрясающую книгу, которая в деталях описывает все его приключения и невзгоды. Истории, которые он рассказывает, намного удивительнее вымысла, но они и более сильные, душераздирающие и смешные. По мере повествования он обрисовывает уникальный портрет района из таких, которые показывают чрезвычайно искаженно, если показывают вообще. Журналисты вроде меня могут провести в таком районе неделю, или месяц, или даже год. Большинство социологов и доброхотов предпочитают работать на почтительном расстоянии. Но Венкатеш практически жил в этом районе более десяти лет.

Он пришел с перспективой стороннего наблюдателя и вышел с пониманием «своего». Многие работы, написанные о бедности, принижают живых, дышащих, шутящих, старающихся, чувствующих, нравственных живых людей до уровня жертв, которых толкают туда-сюда невидимые силы. Эта книга делает прямо противоположное.

Она показывает, изо дня в день, от доллара к доллару, как дилеры крэка, управдомы, проститутки, родители, хаслеры^>1, копы и сам Венкатеш пытаются построить хорошую жизнь из некачественного материала.

И хотя я полюбил Венкатеша и начал его уважать, я бы не хотел, наверное, быть членом его семьи: я бы слишком сильно волновался из-за его бесстрашия. Не хотел бы я и оказаться на месте одного из его испытуемых, ведь его любопытство, наверное, выматывает.

Но я очень, очень рад, что я был одним из первых читателей книги Венкатеша, потому что она такая же выдающаяся, как и он сам.

Я проснулся где-то в 7:30 утра в притоне, в квартире 1603 в здании номер 2301 в комплексе Роберт-Тейлор-Хоумс. Квартиру 1603 называли «Крыша», потому что все знали, что там можно получить высочайший кайф, даже выше, чем если забраться на саму крышу дома.

Когда я открыл глаза, вокруг меня на матрасах и на полу спала пара десятков человек, большинство из них мужского пола. В квартире уже давно никто не жил. Со стен облезала краска, а по линолеуму бегали тараканы. Веселье прошлой ночи – курение крэка, распитие алкоголя, секс и рвота – пошло на спад примерно в 2 утра. К тому времени количество людей в отключке уже превышало число людей в сознании, и мало у кого из тех, кто был в сознании, были деньги на еще одну дозу крэк-кокаина. Тогда Черные короли поняли, что перспективы сбыта идут на спад, и прикрыли лавочку на ночь.

Я тоже заснул, на полу. Я сюда пришел не за крэком, у меня была другая миссия. Я был аспирантом Чикагского университета и в процессе исследований взял за привычку тусить с Черными королями, местной бандой, торговавшей крэком.

Меня разбудили лучи солнца, пробивавшиеся через дверной проем Крыши. (Сама дверь уже давно пропала.) Я перелез через других приблуд и пошел вниз на десятый этаж, где жила семья Паттонов. Во время своих исследований я познакомился с Паттонами – законопослушной семьей, стоит отметить – и они отнеслись ко мне радушно, почти как к сыну. Я поздоровался с Мамой Паттон, которая готовила завтрак своему мужу, Дедуле, семидесятилетнему заводскому рабочему на пенсии. Я умыл лицо, прихватил ломоть кукурузного хлеба и вышел наружу навстречу ветреному, свежему мартовскому утру.

Еще один день в гетто.

Еще один день постороннего, наблюдающего жизнь изнутри.

Об этом эта книга.

В мои первые недели в Чикагском университете, осенью 1989 года, мне пришлось посетить множество ориентационных занятий. На каждом из них, после того как мы разобрались с программой занятия, нас предупреждали не выходить за пределы зон, патрулируемых полицией университета. Нам выдали подробные карты, на которых была проведена граница, где начинался и заканчивался маленький анклав Гайд-парка: это была безопасная зона. Даже в уютные парки за границей было нельзя заходить, как нам сказали, если вы не передвигаетесь с большой группой людей и не посещаете официальное мероприятие.

Как оказалось, башня из слоновой кости также была крепостью. Я жил на юго-западной окраине Гайд-парка, где проживало множество аспирантов университета. У меня была студия в десятиэтажном здании недалеко от улицы Коттедж-Гроув-Авеню, исторической границы между Гайд-парком и Вудлоуном, бедным черным районом. Контраст будет знаком любому, кто проводил время в городском университете в США. С одной стороны разделительной линии была ухоженная территория университета в готическом стиле, где состоятельные студенты, большинство из них белые, шли на лекции или занимались спортом. По другую сторону нищие афроамериканцы предлагали дешевый труд и услуги (сменить масло, помыть окна, приобрести наркотики) или попрошайничали на каждом углу.

У меня было мало друзей, так что в свободное время я стал много гулять, знакомиться с городом. Для начинающего социолога улицы Чикаго были настоящим подарком. Меня заинтриговали различные этнические районы, ощутимая атмосфера культуры и традиции. Мне нравилось, что в городе был район, Роджерс-Парк, где жили иммигранты из Индии, Пакистана и Бангладеш. В отличие от белоснежных пригородов Южной Калифорнии, где я рос в семье иммигрантов из Южной Азии, здесь индийцы нашли себе место в этническом ландшафте наравне со всеми.

В особенности меня интересовали бедные черные районы, окружавшие университет. Это были районы, где почти половина населения не работала, преступность и бандитизм, по слухам, глубоко укоренились, а списки людей на пособии непомерно разрослись. В конце 1980-х эти изолированные бедные районы в трущобах города захватили внимание нации. Я много раз гулял там и начал играть в баскетбол в парках, но не видел никакой преступности и не чувствовал особой опасности. Мне было интересно, почему университет предупреждал студентов туда не ходить.

Так получилось, что я привлек много внимания среди местных. Возможно, это было из-за того, что в этих парках редко бывали не черные посетители, или потому, что я в те дни одевался как фанат Grateful Dead^>2. Мне задавали много вопросов про Индию – на большинство из них я не мог ответить, потому что переехал в США, будучи ребенком. Иногда я натыкался на пикник, и люди предлагали мне блюда черной кухни – соул-фуд^>3. Они недоумевали, когда я отказывался, поскольку был вегетарианцем.

Но каким странным я бы им ни казался, они для меня были такими же странными.

В мое загруженное расписание в Чикагском университете входили семинары, где профессора разбирали классические вопросы социологии: «Как развиваются предпочтения индивида? Можем ли мы предсказать человеческое поведение? Каковы долгосрочные последствия для будущих поколений, к примеру, от получения образования?»

Стандартным способом получения ответов на эти вопросы было проведение широких опросов, а затем использование сложных математических методов для анализа полученных данных. Таким образом получались статистические зарисовки, с помощью которых можно было бы предсказать, например, почему конкретный человек может не найти работу, или окажется в тюрьме, или заведет внебрачного ребенка. Считалось, что ключом к формулированию хороших социальных законов было формулирование хорошего научного исследования.

Мне нравились вопросы, которые задавали эти исследователи, но в сравнении с энергичной жизнью на улицах Чикаго, обсуждения на этих семинарах казались холодными и отчужденными, абстрактными и безжизненными. Мне казалось особенно любопытным то, что большинство из этих исследователей не горели желанием встретиться с людьми, о которых писали. Это было не обязательно из неприязни – почти у всех них были благие намерения – но потому, что разговор с объектами исследования считался неупорядоченным, ненаучным и потенциальным источником предвзятости.

Моя проблема была не нова. В самом деле, дисциплина «социология» давно уже разделилась на два лагеря: тех, кто используют количественные и статистические методы, и тех, кто изучают жизнь посредством наблюдения, часто живя среди группы людей.

Эта вторая группа, которую обычно называли этнографами, использует свой метод наблюдения из первых рук, чтобы ответить на конкретный вопрос: «Как люди выживают в маргинальных сообществах?», например, или: «Почему некоторые правительственные инициативы работают для некоторых семей и не работают для других?»

«Количественные социологи», между тем, нередко критиковали подход этнографов. Они утверждали, что этот подход далек от научного и что ответы могут быть значимы только для конкретной наблюдаемой группы. Другими словами, чтобы достичь любого важного обобщающего заключения, нужно опираться на статистический анализ большого массива данных, таких как перепись населения США и другие масштабные опросы.

Мое разочарование в более точном направлении социологии еще не сформировалось. Но я знал, что хотел заниматься чем-то кроме сидения в аудитории весь день и обсуждения математики.

Так что я сделал то, что сделал бы любой разумный студент, который интересовался расой и бедностью: я прошел до конца коридора и постучал в дверь Уильяма Джулиуса Уилсона, самого известного исследователя этого предмета и наиболее выдающегося афроамериканца в сфере социологии. Он преподавал в Чикагском университете почти двадцать лет и издал две книги, которые изменили мышление академиков и политиков о городской бедности.

Я как раз вовремя поймал Уилсона – он собирался в Париж в творческий отпуск. Но он также собирался начать новый исследовательский проект, как он сказал, и я мог поучаствовать, если хотел.