Иеремиила спокойно ответила:
– Шутишь, Исай.
– Как знаете. – И профиль исчез.
– Это что?!
– Не очень чистая сила. Пока. Сейчас вам не стоит о нём размышлять.
Прогулка застопорилась, и сторож по-лошадиному выдохнул.
– Не очень чистая? Да? А о чём же размышлять стоит?!
Сердце его так заколачивало, что Иеремиила посмотрела туда – в районе сердца из кармана куртки торчала пачка сигарет. Стук поунялся, но Иеремиила продолжала оглядывать пачку и в результате покачала головой.
– Что?! – взбрыкнул он. – Я не собираюсь бросать курить.
– Грустно, но бросания от вас никто и не ждёт. Прочитайте, пожалуйста. – И спутница протянула ему бумажный свёрток.
Спустя пару вдохов сторожа осенило, что держит он газету с головы «хорошей, но не очень чистой силы». Развернув, увидел некрасивые буквицы, неровные, зато очевидно живые, сочившиеся в глаза. Наконец Алексей Степанович услышал собственный голос, читавший:
– «Эта улица погибает от того, что здесь нет покоя погибшим. Их души скитаются по ней без отдыха и сна многие-многие годы. И старые дома, те, что ещё уцелели, рушатся и ветшают быстрее, чем могли бы, потому что беспокойные души своим отчаяньем тревожат им стены, и стены дают трещины, и слёзы умерших сочатся под фундаменты, и фундаменты гниют. Странно? Эти люди любили свои дома»… Да, и в самом деле странно. Зачем вы дали мне эту газету?
– Чтобы вы успокоились. И переключились на нечто существенное.
За ангелом сквозь траур тополей белел декор двукрылого особнячка. Торжественное существо возобновило ход:
– Что же мы с вами на поминках точно? Идёмте, Алексей Степанович. Газету бросьте, заберёт.
– Но… про умерших… что я могу с этим сделать?
– Вы можете помочь нам вознести их на небо. Это в ваших силах.
– Объясните.
– Вам надо будет вызволить этих людей. По очереди. А потом четырнадцатого числа в субботу вы поднимете их по трубам ко мне наверх.
Дядя Лёша споткнулся:
– Боже мой, дурь какая.
– Не поминайте всуе, – сурово произнесла ангелица. – Ничего глупого, просто нет другого выхода, в прямом смысле этого слова.
На секунду открыв рот, сторож оглянулся на трубы и вновь озаботился тем, дабы не отставать:
– Объясните-ка всё по порядку.
– Договорились. Я буду вручать вам вещицы, с помощью которых вы и сможете вызволять души, вызволенных надо будет прятать.
– Где?
– Вы знаете те два дома, что числятся, как один, во всех мыслимых и немыслимых документах?
– Нет.
– Да наверняка знаете. Один из них стоит в конце Пантелеевки, а другой – на Переяславке.
Зазвенел переезд. Из арки между кирпичным дедом и зданием, ожидающим реконструкции, выбился непонятный, морской по запаху, ветерок.
– А, это те, между которыми двор большой с вековыми деревьями и фонарями?
Ирина-Иеремиила погасла, как делали здешние фонари в отсутствие граждан-прохожих.
– Да, это они. И там гораздо больше квартир, чем кажется.
– То есть?
– Сейчас объясню. – И прекратила шаг. – Оба дома построены в двадцатые годы как четырёхэтажные, и с самого начала в них была сквозная нумерация квартир. Начиналась в Переяславском, в нём два подъезда, и перекидывалась на Пантелеевский, трёхподъездный. А в начале пятидесятых домам добавили по два этажа, и нумерация продолжилась в обратном направлении, от последнего подъезда Пантелеевского дома возвращаясь к первому подъезду Переяславского.
– Я ничего не понимаю.
– Дома-то всё-таки разные. Отдельно стоящие. Вы представьте себе: вот, например, в единственном жилом подъезде Переяславского дома на первом этаже – первая квартира, а на пятом – сто девятая. Якобы несуществующие квартиры, то есть, те, в которых не живут люди, и о существовании которых люди не подозревают, мы очень долго отвоёвывали, у чертей. И теперь этажи под нашим ведомством. В них-то и надо разместить вызволенные души.
