Главный переход - страница 4

– А как же я в них попаду?

– Вам помогут, как только попадёте в первый подъезд. То есть, четвёртый подъезд Пантелеевского, но для вас он будет первым.

– Сорок первым, получается.

– Не драматизируйте. Кстати, с днём Победы.

Театрально зажёгся ближайший фонарь. Стук колёс электрички сливался с чириканьем.

– Когда приступать?

– Начать вы должны в ночь следующего вашего дежурства. Как вам такой вариант?

– Пойдёт.

Иеремиила внимательно посмотрела на сторожа.

– Я говорю: хорошо.

Иеремиила внимательней на него посмотрела.

– Согласен я, хорошо.

– Слушайте тогда. Сначала вызволите Зою. Она умерла в возрасте двадцати пяти лет. От тифа. В тысяча девятьсот двадцать пятом году. Её душа – в пятой квартире двадцатого дома. Квартира выселена, оттого ключи я вам давать не буду.

Дядя Лёша напряжённо слушал.

– А дам я вам эту жидкость. – И протянула флакончик-бутылочку, посмотрела в глаза с большей пристальностью и, снизив голос, медленно проговорила: – Запомните самое главное: вы должны попасть в квартиру до полуночи. В квартире вам надо будет отыскать тень, обычно они находятся на полу. Искать будете со словами «кто тут мёртвый, но живой». Когда найдёте, вылейте жидкость на тень – в промежуток с двадцати трёх пятидесяти шести до нуля часов четырёх минут. Если справитесь, появится Зоя. Не пугайтесь, но она может испугаться вас. Тогда вы скажете, что пришли от меня. Если вы опоздаете или, наоборот, опрокинете средство на тень раньше времени, Зоя появится в виде призрака, обыкновенного привидения, и поднять её наверх мы не сможем, как это ни странно. Так что время – это важно, крайне важно.

Вызволитель отвёл взгляд и нехотя проговорил:

– У меня часы неисправны.

– Держите.

Она сняла с узчайшего запястья серебряные часики. Дядя Лёша, омальчишев лицом, взял их и положил на ладонь. Изучая, спросил:

– А вы можете объяснить, почему такие ограничения со временем?

Дева кивнула – вдаль. Подошвы сторожа зашуршали возле лёта ангельского подола. Несколько метров двигались без слов и в бессветии: оставленный искусственный подсолнух прикорнул.

– Вы уверены, что с ходу хотите что-то услышать?

– Это что-то страшное? – с хитрецой спросил бородач, пряча часы.

Полувыселенный дом номер двадцать шершаво желтел на углу Пантелеевки с Индустриальным, загораживая узел путей.

– Лучше больше заранее знать. Представим, что мы на море. Вы любите корабли и море. – Очи ангела, ясно-небесные, золотились едва. Длиннопалая кисть из соседнего рукава извлекла кусок штукатурки. – Городская живая ракушка. Приложите к раковине ушной.

Иеремиилу послушались. Впавший в детство за счёт небывалых часиков, дядя Лёша впадал в него пуще, прижавшись всем ухом к толстому, с выемкой, серо-жёлтому сколу стены углового здания. И то ли голос Ирины, а то ли неведомой проводницы – вышумливал:

«Железнодорожный узел – явление путанное. Здешний, к тому же, разросся взамен болотистых хлябей. Странное вышло место. Царство путей на болоте… С одной стороны, чёрное. Между рельсами происходили убийства и прочая жуть. С другой стороны, царство путей – никакое. Не знаю, зачем попустил Господь, но именно здесь – дыра в никуда. В ноль, абсолютную пустоту. Да, я не знаю, зачем, но, возможно, из-за того, что пространство отнюдь не жилое и преогромное.

А в начале двадцатого века, на Пантелеевке, появился мальчик Филипп. Обычный забавный мальчик, жил он с родителями в домишке, расположенном у путей, – я про тот, что недавно сгорел, во дворе двадцатого дома стоит, вы знаете. Филя, как полагается многим мальчикам, любил необычное и опасное. Гулял по путям. Как-то вечером он забрался в заброшенный грязный вагон и нашёл там часы размером с подушку. Они не ходили, стрелки ровно глядели в полночь. Филя принёс их домой, как раз в районе полуночи, и стрелки пошли. Естественно, никто и не знал, что часы – порождение мрака и пустоты, поэтически выражаясь, а прозаически – мерзостный механизм, не важно, кем сделанный. Почему они снова пошли – известно. Им просто была нужна… подпитка живой энергией. И всё бы оно ничего, однако долгие годы, пока они шли, в ноль ноль часов ноль ноль минут ноль ноль секунд время на Пантелеевке, а буквальней, на чётной её стороне – исчезало совсем. Проваливалось в дыру. На часах пропадали и цифры, и стрелки. Ни мальчик, ни мама с папой, ни остальные жильцы не замечали исчезновения. Накатывало тяжёлое чувство на всех, не более. Трансформация времени начиналась за четыре минуты, длилась восемь минут. Восемь невыносимых минут. Цифра восемь – знак бесконечности. В общем, в прошлом, двадцатом веке, именно в данный плохой временной зазор умерло несколько человек. Напрашивается предположение, что души их канули в пустоту, да? Нет, поскольку они творения Бога, то не пропали бесследно, остались на Пантелеевке. Правда, бесплотными и унылейшими тенями, не могущими попасть ни в ад, ни в рай, потому что они – вне времени, как бы пропали без вести и находятся в абсолютной власти у Смерти, не имеющей для них временны́х границ, непрерывной. И места своего не могут сменить. Там, где умерли, там остаются. Изредка скитаются вдоль улицы, не дальше».