Джейсон слушал, глядя тем самым странным внимательным взглядом, о котором говорила Женя. Но когда она закончила, выражение его глаз изменилось. Их подернула пелена грустной улыбки человека, привыкшего к разочарованиям, и в очередной раз ощутившего этот горьковатый привкус.
Он чуть ли ни по-отечески положил руки ей на плечи, и у Жени шевельнулось предчувствие, что ей больше не суждено увидеть того Джейсона, которым он был весь вечер. Он нежно, но иначе, чем раньше, взял ее ладони и произнес:
– Дженни, ты права. Я понимаю, что ты чувствуешь. Вижу твое смятение и недовольство моим балаганом.
Она сделала попытку перебить, не дать закончить начатое, но он приложил палец к ее губам.
– Понравилась ли мне? Да. Хотел ли поцеловать? Да, Дженни. И не только поцеловать. Говоришь, не понимаешь, чего добиваюсь… Вот это, действительно, очень жаль. Потому что хотел, и мне показалось, что ты тоже хотела стать моим штурманом. Но похоже, ошибся. Просто не сможешь им быть: у тебя слишком мощный, точный, дьявольский автопилот. И признаю – да, правда, снимаю шляпу, – ты лихо с ним управляешься. Наверное, отчасти это меня и привлекло. Но мой корабль полностью на ручном управлении. Здесь бесполезно заранее прокладывать маршрут, настраивать компас, изучать карты. Нужно идти, и путь будет рождаться под ногами. А у тебя – автопилот. И ты доверяешь ему больше, чем себе. И уж тем более, чем мне.
– Нет, Джейсон, нет. Многое не понимаю, но, честно, пытаюсь. Зря я все наговорила. Наверное, хочу быть твоим штурманом… Нет, не наверное. Точно хочу.
Ее голос изменился, и вряд ли она могла бы объяснить, откуда взялся этот жар в нем. Пять минут назад охватывало негодование, намерение высказать все и уйти. А теперь хотелось разреветься от обиды – на себя, в первую очередь. И во вторую – на печального, но непреклонного в теперешнем решении Джейсона. Почему сеятели добра жестоки к раскаявшимся?! Это нечестно, черт побери, просто нечестно! Почему ей не дано право на ошибку? И вообще, что за ошибка? Этот чтец мыслей не знает ее жизни, страхов и демонов. По существу, даже не ответил на вопрос, зачем устроил «балаган».
Но зато ясно дал понять, что утомлен ее непониманием. Чуть ли ни сообщил, что в ней есть ограниченность, неспособность осязать и воспринимать какую-то там метафизику души… Это она-то – не способна?! Она, щелкающая как орешки людей любого сорта и психологического склада! Она, которая видит насквозь человеческие пороки, комплексы и изъяны! Ее упрекают в нечуткости и неумении читать мысли?! Да какого черта! Что он возомнил!
Самолюбие поддакивало и говорило про плейбоя-музыканта, который просто хотел развлечься с симпатичной журналисткой. Оно настоятельно рекомендовало послать подальше всех сеятелей добра – и без них забот хватает.
Женя сжала кулаки, отвела взгляд и тихо произнесла:
– Нам пора возвращаться.
В гостиничном номере все оставалось по-прежнему. На столе стояли полупустые бокалы, бутылка вермута и растаявший лед в ведерке. Часы показывали половину седьмого. Сквозь портьеры пробивался румяный рассвет.
Джейсон открыл шторы и, глядя на розовеющее небо, спросил:
– Голодна? Можно заказать завтрак.
– Нет, спасибо, – секунду подумав, Женя добавила, – выпила бы кофе.
Он позвонил на ресепшн, заказал два эспрессо, билет до Москвы и такси в аэропорт. В ожидании кофе они сидели, не встречаясь взглядами, но, впрочем, и не избегая этого специально. Комната была погружена в атмосферу предрассветной дремоты. Как ни странно, в наступившей тишине не ощущалось тягостной неловкости и потребности разрушить ее светской, принужденной беседой. Женя поймала себя на мысли: даже теперь все нелогично.
