В каждой статье предлагалось бросить взгляд на индустрию моды; вот почему они вообще попали в Vogue. В каждой сквозила грубая уличная жизнь, которая, как мы увидим, и предопределит творческую биографию Джекобс, навсегда связав ее с городами. Но больше, чем что-то «городское» в них, в каждой ее статье сквозила любовь к ярким краскам и всему необычному, интерес к тому, как устроен мир, отражавший ее собственные пристрастия.
Как обитатели Орандж-стрит в Бруклин-Хайтс, Джейн и Бетти Батцнер были ньюйоркцами – в своем, конечно, роде.
Дочь Бетти, Кэрол, вырастет, слушая чарующий триплет улиц – Орандж, Пайнэппл, Кранберри[201] – обозначающий границы их района в Бруклине[202]. Джейн считала это «прелестным». Во времена Уолта Уитмена, до 1898 года, когда Бруклин отказался от независимости, чтобы стать просто нью-йоркским боро[203], он был отдельным городом, удачно располагавшимся через реку от Нью-Йорка. Пока в 1883 году не построили Бруклинский мост, с Нью-Йорком его соединял лишь паром. Когда Джейн туда переехала, его население, насчитывающее 2,6 миллиона жителей, было на 800 000 человек больше, чем на Манхэттене; сам по себе это был третий по величине город в Соединенных Штатах после Нью-Йорка и Чикаго. В Бруклине был свой деловой центр, свои престижные районы, свои трущобы, свои торговля и промышленность; а в виде таких мест, как Флетбуш или Мидвуд – даже собственные пригороды. На Орандж-стрит Джейн жила ближе к блеску, грохоту и гравию Нижнего Манхэттена, чем большинство манхэттенцев. Стоило ей пройти два квартала пешком к станции метро Кларк-стрит и спуститься на эскалаторе, как она оказывалась в пятнадцати минутах от Таймс-сквер и в четырех от Уолл-стрит.
Но, конечно, все это не считалось; Бруклин не был Нью-Йорком. Прошло не так много времени, прежде чем Джейн узнала то, что знал каждый житель Нью-Йорка: что «город» – это Манхэттен, и точка. Скорнячный район, на который она так удачно наткнулась, располагался на Манхэттене. Там же был и ювелирный район. Офис самого Vogue, олицетворявшего нью-йоркскую моду, находился на Манхэттене. Весь первый год она работала Манхэттене, там же были и лучшие вакансии. Именно там были Бродвей, Таймс-сквер, Пятая авеню, небоскребы, издательства, галереи, практически все культовые места Нью-Йорка. Трудно было не почувствовать притяжение. Стоило только Джейн взглянуть на Генри-стрит, большие каменные арки на подходе к Бруклинскому мосту, чтобы представить себя на Манхэттене. Джейн, как и любую другую восторженную и любопытную молодую девушку, город манил.
В один из таких походов на Манхэттен, состоявшийся во второй половине первого ее года в городе, вероятно, в конце лета, Джейн вышла на станции метро на Кристофер-стрит; ей «понравилось, как звучит название», – скажет она. Она не имела понятия, где находилась, «но была очарована этим местом… Я провела остаток вечера, просто гуляя по этим улицам».
Когда она сошла с поезда, то увидела название станции, выложенное на мозаичной плитке, как и на большинстве из четырехсот с лишним станций метро Нью-Йорка:
CHRISTOPHER ST.
SHERIDAN SQ.
Шеридан-сквер – это, конечно, вовсе не «сквер»[204]. Но за пределами ее нерегулируемого неприятного пространства тянется на юг Седьмая авеню и широкая 4-я Западная улица. Прогуляйтесь по ним или по Гроув-стрит, Вашингтон-плейс или Вэйверли-плейс, которые все сходятся здесь, и вскоре вы обнаружите себя в лабиринте маленьких улочек к югу и западу от площади; клубы и бары 4-й Западной улицы, привлекающие гуляк из других боро, арт-галереи, маленькие магазинчики, скромные жилые дома.
