Гном. Часть I - страница 39

, и, по негодяйству своему, душегубом, он не был злодеем. Приспособленец, как все в сталинском окружении, он мог пролить реки крови ради карьеры, места и уж, тем более, ради того, чтобы обезопасить собственную шкуру. Но ему это не нравилось. Будь его воля, он, пожалуй, не убивал бы. Будучи, пожалуй, не менее подл и аморален, нежели те же Ежов, Мехлис, он не был, в отличие от них, посланцем абсолютного зла. С другой стороны, он был хуже их тем, что убивал, ведая, что творит, ни на минуту про то не забывая. Ближний круг Беровича разбирался в людях хоть и своеобразно, но точно, не валя в одну кучу даже негодяев, не забывая о тонких отличиях между ними. Этот – мог сделать доброе дело просто так, по убеждению и без выгоды, если оно, понятно, никак не мешало ему лично.

– Слышите меня? Хорошо слышите? Так вот, то, что зависит от меня, я сделаю полностью, во всю силу и со всем старанием. Но я сама по себе ничего не решаю. У меня есть свой хозяин, и вы его знаете.

Он его знал. И знал, что хозяин этот может быть по-настоящему опасен, поскольку, в отличие от всех прочих, был совершенно непредсказуем, сильно напоминая этой своей чертой Самого. И то, что Хрущев отлично знал истинный, – крайне значительный! – масштаб власти и влияния Карины, ничего не меняло. Если ее хозяин скажет ей, это будет исполнено. Безусловно и беспрекословно, и разговор будет закончен навсегда, и повлиять на это обстоятельство нельзя никак.

– Товарищ генерал армии, Александр Михайлович, мне тут Никита Сергеевич звонил, говорил о текущей задаче…

– Да. Я понял. Слушаю.

– Скажите, – это правда так важно? Ну, чтоб война побыстрее кончилась?

Вот так вот. Посторонние штатские знают о секретнейших замыслах Верховного Главнокомандования и задают о нем вопросы… да что там, – фактическому начальнику Генштаба. По всем законам, по правилам писаным и неписанным, ее надо немедленно арестовать со всеми вытекающими последствиями. Вот только делать этого он не будет. И не только в том дело, что собеседница его, двадцати двух лет от роду, входит в номенклатуру ЦК, а если уж совсем откровенно, то в номенклатуру товарища Верховного лично. И не в том даже, что именно ей во многом подчиняется индустриальная мощь, бывшая в пору хорошей стране. Дело еще в том, что относилась она к людям совсем особым. Словами, вот так, вдруг, этого не объяснишь, но понимаешь ясно. Речь не о том, что лишней болтовни не будет, – какая там болтовня! Просто-напросто, если Карина Морозова примет эту жуткую, окаянную затею, как свою, поймет всю ее необходимость, – а это такое понимание, от которого хочется выть, а потом, когда все закончится, застрелиться, – от этого может воспоследствовать бо-ольшая польза делу. Тут нужно либо не отвечать вовсе, либо говорить честно, поскольку врать худой, сутулой, тягуче-бесшумной Карине Морозовой нельзя. Об этом даже и подумать отчего-то страшно. Ну, раз Никита решился, ему и тем более стыдно трусить. Да и вопрос, надо сказать, неплох.

– Понимаешь, Кара ты моя, неминучая, – проговорил он несколько легкомысленным тоном, поскольку она как раз годилась ему в дочери, – обойтись, наверное, можно, но НАДО БЫ – сделать. Если не выгорит, то мы теряем три-четыре десятка тысяч людей, которым в военное время, откровенно говоря, и так не светит. Всего-навсего. Если выгорит наполовину, как обычно, то немцы, если умные, на юге драпанут аж за Днепр. Это значит, что не придется освобождать почти всю Россию. А еще то, что в живых останется пол-миллиона молодых парней, а еще полтора уйдут неизувеченными. А вот если выгорит полностью… О, тут я тебе точно не скажу. Скажу только, что те цифры придется удвоить, если не утроить. Им будет некогда, да и просто