И медленно стал перечитывать текст, четко выговаривая шепотом каждую фразу.
Донесся посуды. Значит, Клюкин уже налаживает сервиз «Морганатический» – от слова морг.
– Тащи шефа! – послышался голос Литвака.
– Сам придет! – возразил Клюкин. – Полиграфыч! – крикнул он.
Мышкин не ответил: перед ним возникла классическая задача для Буриданова осла. Писать дальше? Пойти пьянствовать?
Он давно усвоил, что процесс творчества – это всего несколько мгновений. Все нужное проносится в мозгах за доли секунды. Секрет лишь в том, чтобы эти секунды охватить внутренним взглядом, разложить спрессованную информацию на слова и записать. За несколько часов. Или за несколько дней. Или месяцев. И только дурак пренебрегает драгоценными в жизни мгновениями, каждое из которых уже никогда не повторится.
С другой стороны, ничего в голову ему сейчас больше не приходит. Так что же – писать дальше? Или пойти пьянствовать? Писать?.. Пьянствовать?..
– Писать, Дмитрий Евграфович! – решительно сказал себе Мышкин.
– Дмитрий Евграфыч! – дверной проем заняла фигура Клементьевой.
– Ась? – приложил он ладонь к уху. – Чяво тябе?
– Вас ждем.
– Давно?
– Да уж минуты две.
– Любимого шефа и два часа ждать – радость и счастье.
– Подождать? Рискуете, – предупредила Большая Берта.
– А что там такого рискованного?
– Буженина.
– Из лавки?
– Моя.
– Как же ты посмела скрывать от меня главное, несчастная? – вскричал Мышкин, бросил авторучку и отодвинул Клементьеву в сторону.
– Ничего я не скрываю…
Но Мышкин уже был за столом.
– Дай-ка мне тот, крошечный, – попросил он Клюкина, указывая на ломтик буженины величиной с ладонь и, закрыв глаза, медленно, с наслаждением разжевал его.
– Ах, Даниловна. Даниловна! – печально проговорил он. – Какая баба пропадает! Ослепли мужики все вокруг, до единого. Но ты все равно в девках не засидишься! Хоть и большая уже… Сколько годков тебе? Сороковник есть?
– Тридцать восемь, – застенчиво призналась Большая Берта.
– Врешь поди.
– Тридцать восемь и одиннадцать месяцев, – призналась Клементьева. – Да ведь вы все знаете.
– Ничего не знаю, коль спрашиваю. Больше тридцати тебе никто не даст. Вот и меня ввела в заблуждение твоя удивительная моложавость. Ты никогда не состаришься.
– Так ведь сорок скоро…
– Сорок – самый сладкий в твоей жизни период. Молочно-восковая спелость. И тянется он где-то до восьмидесяти лет. Так что сладко будет и тому, кому разрешишь себя распробовать. Только чтоб не врач! И тем более, не патологоанатом!
У Большой Берты порозовели мочки ушей.
– Вы очень коварный, – с легким кокетством сказала она. – В краску меня вгоняете.
– Конечно! – признал Мышкин. – Вижу по мордасам. Ты у нас в Смольном институте училась, грубых слов не знаешь, привыкла к изящному обхождению. Помнишь чеховский рассказ о девице, которая боялась выходить на улицу?
– Почему боялась? – поинтересовался Клюкин.
– Потому что на улице полно голых мужчин!
Конец ознакомительного фрагмента.
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
