Год без тебя - страница 6

Я быстро принимаю ванну, пока Рэн, как и обещала, сидит ко мне спиной и читает книгу, подпирая ногами дверь, а затем мы идем спать. Когда в одиннадцать часов мадам Джеймс совершает обход, свет у нас в комнате уже погашен.

В темноте я накрываю ладонями лицо и гадаю, смогу ли наконец заплакать. Слез предсказуемо нет, но я почти задыхаюсь от тоски. Я крепко зажмуриваюсь в очередной попытке отключиться от всего, но вместо этого вслушиваюсь в дыхание Рэн, которое выравнивается и становится ритмичным, когда ее затягивает в царство сна. Я обещаю себе, что скоро тоже там окажусь. Еще немного, и меня окутает ничто, в котором нет боли. Однако сон так и не приходит; мозг кипит, голова забита вопросами. Как мне скрыть от здешних свою тоску? Как объяснить, зачем я явилась сюда в выпускной год? Что будет, если нам опять придется куда-то ехать на машине?

Я не могу. Не могу. Не могу.

Я сползаю с кровати по лесенке и тихонько роюсь в своей косметичке. Снотворного, которое прописал мне врач еще в Калифорнии, в ней нет; похоже, мама вынула таблетки уже после того, как я собрала вещи. Я борюсь с желанием закричать, а затем в ярости пытаюсь отыскать путь обратно в кровать.

В густой ночной тьме проступают размытые очертания предметов. Когда глаза привыкают к темноте, я насчитываю десять бирюзовых светящихся в темноте звезд, приклеенных к потолку над кроватью Рэн. Я пересчитываю их снова и снова, как в детстве считала воображаемых овец, успокаиваясь и засыпая от монотонности этого занятия.

После, кажется, нескольких часов, проведенных без сна, я наконец-то проваливаюсь в темноту.

Спится мне плохо: сон прерывистый и неглубокий. До приезда сюда я либо не могла сомкнуть глаз, либо спала как убитая. Чаще всего второе. Бывали дни, когда сразу после пробуждения, пока мир еще не обрел ясность, я чувствовала едва ли не умиротворение. Пока меня не накрывало волной осознания. Бывали дни и похуже. Дни, когда я просыпалась от кошмаров, в которых повторялась та самая ночь.

В те дни я вскакивала с криком.

Когда я вернулась домой из больницы, мне пришлось засыпать без обезболивающих, и я быстро поняла, что ни тот, ни другой вариант меня не устраивает. Я потратила солидное количество времени на попытки обойтись без сна – из-за страха вспомнить, из-за страха снова все это пережить. Но отсутствие сна не помогало: когда я бодрствовала слишком долго, весь мир вокруг искажался. Были моменты, когда мне казалось, что я тронулась умом – настолько, что маме приходилось везти меня в неотложку, где мне давали достаточно сильное снотворное, после которого я спала без сновидений. Через некоторое время это стало моим убежищем. В возможности ни о чем не помнить, не встречаться лицом к лицу со своей новой жизнью было нечто бесконечно прекрасное. Сон приносил мне утешение, несмотря даже на то, что мама стала сокращать количество таблеток.

Но сегодня, когда солнечный свет начинает просачиваться сквозь щель между занавесками, я отказываюсь от попыток задержаться во сне. Пробуждение оказывается легким. Может, дело в джетлаге или в тревоге от неизвестности? Единственное, что я знаю точно, – лежать мне здесь больше не хочется.

Я разглядываю свои голые руки, что лежат поверх белого одеяла, которое придавило к кровати. В тусклом свете мой шрам выглядит даже ярче обычного: зубчатая бордовая полоса от запястья до локтя, напоминание о том, что я здесь, но когда-то была там. Я сделаю все, чтобы никто его не заметил. Когда мы с Рэн вчера переодевались в пижамы, было темно, но мне надо быть осторожнее. Я смотрю, как безмятежно спит Рэн, и думаю о той доброте, с которой она вчера меня приняла. Мне нельзя расслабляться – ни рядом с ней, ни рядом с кем-либо еще, иначе весь этот мамин эксперимент окажется бессмысленным.