Они уже вернулись к хозяйственным постройкам, нещадно палимым солнцем. Перед стойлом Штупс крепко держал за узду Тетку Больте, правое заднее копыто которой конюх охлаждал в ведре. Рядом стоял Тюбинген, беседующий с маленьким, еврейского вида мужичком, который невероятно живо жестикулировал и низко поклонился Браде.
– Ваш покорнейший слуга, достопочтенный герр граф, – сказал мужичок, шепелявя. – Простите, что полюбопытствовал, но, видит бог, жалко же ж! Сижу в трактире у окна, а мимо идет герр граф и Тетку Больте под уздцы ведет. Потому я и явился, с дозволения любезнейшего герра барона фон Тюбингена. Ведь ежели человек тридцать лет с лошадьми, и только с лошадьми, так он кое-что в этом понимает. Эх, бедное животное!
– Так вы думаете, что дело серьезное, Исааксон? – спросил граф.
– Ох, серьезное, герр граф! Такое дело всегда страху наводит. Кто знает, не сухожилие ли? Если дозволите совет, герр граф, я так скажу: оставьте Тетку здесь и не гоните ее пока в Цорнов. Пошлите за главным ветеринаром, он у вас обстоятельный, свое дело знает и практику имеет, наверняка рану прижжет. А коли нет, так все равно скажет, что делать. С этим лучше не шутить…
Тут вмешался Тюбинген. Он тоже советовал послать за врачом, можно было запрячь маленький брек [13]. Бенедикта, встав так, чтобы лошадь не могла ее лягнуть, схватила копыто руками и вынула его из ведра. Ничего особенного видно не было, но дергающая мышца и слишком высокая температура вызывали тревогу.
Брада с кислым выражением лица стоял у самой морды лошади и совершенно не обратил внимания на то, что Тетка начала жевать букет, который он все еще держал в руке. История складывалась пренеприятная. В «полку нищего графа», как величали цорновских гусаров, потеря лошади всегда была поводом для брани. Меньше чем за шесть-семь сотен талеров новую было не достать, да и за эти деньги давали отнюдь не Буцефала.
Исааксон тем временем отвел герра фон Тюбингена в сторонку и стал торговаться с ним насчет пахотной упряжки. Они препирались уже четыре недели. Нашла коса на камень.
– Две тысячи семьсот, Исааксон, и ни одним пфеннигом больше, – сказал барон и рубанул рукой воздух. Продавец в возбуждении перепрыгнул с одной ноги на другую.
– Герр барон, еще сто марок, я сам на этом теряю, никак иначе не могу, честное слово, никак!
– Тогда оставим, Исааксон, я сказал свое последнее слово: больше не дам.
– Герр барон, две лошади, прекрасные, как девушки, восхитительные лошади…
– Но они мне нужны только для пахоты!
– Они могут тянуть любой экипаж. Резвые, как черти! Вы еще никогда не делали такой блестящий гешефт, дражайший герр барон! Спросите герра ротмистра фон Каленега! Он еще вчера сказал, что обе – стоящее приобретение. Герр Барон, войдите в положение! Добавьте еще сотню, а я сотню скину…
Он прислушался. К особняку подъезжал экипаж. Голос баронессы звал супруга и девушек. На двор, запыхавшись, выбежал Ридеке.
– Герр Барон! – пропыхтел он. – Фройляйн! Скорее, скорее! Младший герр барон уже подъезжает!
– А ты ж! – сорвался с места Тюбинген. Бенедикта вскочила и побежала следом, за ней устремились Труда и Нелли. Последним двор покинул граф Брада, после того как отдал приказ поставить лошадь в стойло и послать за ветеринаром в Цорнов.
– Две восемьсот, герр Барон! – прокричал Исааксон вслед Тюбингену. Но тот уже ничего не слышал. К лаю собак, беснующихся у подъезда, добавились радостные крики Бернда и Дитера, один из которых сидел рядом с Максом, а другой – рядом с кучером на козлах. Оба размахивали шапками.
