Женщина села на стул рядом с кроватью и внимательно смотрела, как Фрезе размешивает налитое в кофе молоко. Солнце поднялось еще выше и залило золотым светом всю каморку, бликуя даже в кофейной чашке.
– Послушайте, герр дохтур, – продолжила Мёринг, – даже и не думайте снова оставить обе булочки нетронутыми! Когда у человека столько тревог, он просто обязан есть! В день смерти моего благоверного, – я нашла его тогда утром, а ведь еще вечером он сказал, что в голове у него прояснилось, и попросил светлого пива, – так вот, в тот день я тоже ничего есть не хотела, но потом пришла соседская Фиби и принесла мне тарелку жаркого, помню, как будто это вчера было, и поговорила еще со мной, и мне в самом деле чутка полегчало… Герр дохтур, все идет своим чередом! Не будь скверных времен – человек не станет радоваться добрым. У меня сейчас тоже все не слава богу: лучшие клиенты – ах, какие это деликатные люди! – все путешествуют, а те, кто остались, не всегда платят вовремя. Но рано или поздно все поменяется, и это меня утешает, и вас тоже должно утешать, герр дохтур!
– Милая, чудесная фрау Мёринг, не нужно все время величать меня герром доктором, – смутился Фризе, наконец решившийся приступить к одной из сдобных булочек. – Я еще не сдал экзамен, а если так пойдет и дальше, то, возможно, никогда и не сдам. Plenus venter non studet libenter [14]– на деле же на голодный желудок учиться еще тяжелее! Куда как разумнее со стороны отца было бы отдать меня в подмастерья. Ремесло, во всяком случае, кормит. Но нет, мне было предназначено сделаться филологом, не работать хотя бы в деревенской школе, как мой добрый старик, а стать учителем гимназии, разрази его гром! Вот оно: главное заблуждение современности, дорогая фрау Мёринг! Жажда знаний – это прекрасно, но человеку должно быть, на что ее утолять.
Мёринг серьезно кивнула и сложила руки на коленях.
– Понимаю, – сказала она, однако не было похоже, что она в самом деле поняла. – А частные уроки? – продолжила она, поправляя передник. – Я думала, с ними было все хорошо.
– Было! – взревел Фрезе. – И прошло! Для меня лето такое же мертвое время, как и для вас, фрау Мёринг. Последние пару марок я потратил на объявления. Все дети, похоже, разъехались на каникулы. Никакой работы… Вот, – он указал на содержимое своего тощего кошелька, – это все, что у меня есть: три марки девяносто пять пфеннигов с учетом лотерейных билетов. Когда мне заплатили за последнее занятие, я купил эти билеты. Думал, случится чудо. Конечно, все они оказались пустыми… Да и вся моя жизнь одна большая пустышка!
– Герр Фрезе, сделайте милость, не говорите так, это невыносимо! Послушайте меня и не перебивайте. Оплата за комнату подождет, а обед мне все равно и себе готовить надо. Моя еда, конечно, не такая вкусная, как в университетской столовой или у папаши Груле, зато питательная, сытная и дешевая. С ужином порешим также. Одним бутербродом больше, одним меньше… Слава богу, мне это погоды не сделает! А если в вашем кошельке совсем уж мышь повесится, то и парой марок я вам помогу, герр Фрезе. Как говорится: всякий труд почетен и не в деньгах счастье.
Эта прописная истина не избавила Фрезе от невыносимого стыда, который он испытал, услышав великодушное предложение фрау Мёринг. Его симпатичное обычно бледное лицо стало темно-красным.
– Благодарю вас от всего сердца, любезная фрау Мёринг, – ответил он. – Ваш добрый порыв делает вам честь, и отказываюсь от вашего предложения я вовсе не из гордости. Просто иначе никак. Я едва ли пробуду у вас долго. Возможно, мне удастся получить место домашнего учителя где-нибудь на периферии. Я устал от города. Здесь все отвлекает, на природе человек более сосредоточен, думаю, там мне удастся спокойно закончить учебу. Вы же не сердитесь на меня, фрау Мёринг?
