Миха сам, слегка воспылавший от этой вольной импровизации, почувствовал волнение Марика и улыбнулся, стараясь снизить накал страстей.
– Да… дела давно минувших дней, – он разломал пополам хлебный ломоть и стал задумчиво жевать.
А Марик в своем воображении уже не мог остановиться, он искал потайной ход во дворец к прекрасной Зулфие или Фатиме, чтоб спасти её от коварства преданных султану евнухов и свирепой стражи. Он уже знал, что этой ночью долго не сможет заснуть, и будет бесшумно отворять резные двери, ведущие к ложу обнажённой одалиски, и потом эта бессонная страсть, отталкиваясь от множества зеркал, выбросит в быстрые воды Босфорского пролива вместе с горячей слизью прекрасные тела убитых наложниц.
Закончив жевать, Миха подобрал несколько хлебных крошек со стола и положил на язык.
– У турок с давних времён существует такое правило трёх приоритетов:
"Будь ласков с фаворитами, избегай опальных и не доверяйся никому".
Заметьте, что приоритеты в этой максиме идут в обратном порядке.
Теперь вы понимаете, что заурядное слово "кинза" может обрастать такими историями, иная шахерезада позавидует.
– А вы были во дворце султана?
– Видел только издалека. Мы тогда гастролировали в Стамбуле, но гастроли пришлось прервать, потому что местное духовенство обвинило Германского в сговоре с дьяволом и в оскорблении пророка. Нам пришлось бежать, но мы до этого успели провести один чудесный вечер в старом кафе. Я вам обязательно расскажу эту историю.
Миха задумался, качая головой, потом нацелил взгляд на стопку и, словно нехотя, перевернул её в начальное состояние. Марик видел, что в нём происходит какая-то внутренняя борьба. Казалось, он жмёт на педаль газа и тормоза одновременно. В какой-то момент он всё же слегка отпустил внутренний тормоз и нацедил из бутыли примерно грамм двадцать кориандровки. Но рука его так и продолжала держаться за горлышко бутылки. "В конце концов", – сказал он самому себе и долил ещё примерно грамм 30 в стопочку.
Марик с любопытством наблюдал за этими манипуляциями.
Миха тем временем взял спички и зажёг свечу. Свеча начала потрескивать, отбрасывая на стены пугливые блики.
– Как же я, однако, увлёкся, раскладывая по полочкам передвижения этого Кинзы. Вот иногда застрянет слово в голове, уж ты его просклонял и проспрягал во всех направлениях, осмыслил его так и эдак, расчленил и отчеканил, а оно всё ещё крутит свою шарманку…
Тут он хитровато посмотрел на Марика:
– Что посоветуете с ним делать, Марк? Это уже не слово, а отдельные ниточки, да узелки. Что бы вы с ними сделали?
Марик закусил губу, но быстро нашёлся:
– Начал бы вязать из них верёвки.
– Ох! – Миха даже привстал. – Как хорошо… Как это замечательно, что плохо надутый мяч, пущенный сухим листом, очень вовремя отскочил от вашей коленки, сударь.
Произнеся эту изысканную фразу, он пригубил стопку, и глаза его снова окунулись в тёмные глубины воспоминаний.
– Я был его спарринг-партнёром в смертельных трюках, его летописцем и биографом, но пришло время сыграть и самую противоестественную роль, самую трагичную и печальную из всех… Роль ветропраха. Да-да, я не оговорился, мой друг. Я стал тем, кто развеял прах Германского по ветру. А значит ветропрах. Ему бы понравился этот каламбур, ибо он сам был фокусником слова.
Я единственный пустил слезу по усопшему, или правильней – по унесённому ветром. Помню наш последний круиз по акватории заросшего тиной озерца без названия. Нас было двое в лодке: я и урна. Был ещё и третий. Но он стоял на берегу. Кто этот третий, спросите вы. И я расскажу, но сначала сделаю маленький экскурс в прошлое.
