– Теперь беги домой и потри язык питьевой содой или зубной пастой. Всё будет в порядке.
Он сделал паузу и почесал указательным пальцем жёсткую щетину на подбородке.
– Вы меня, Марк, так испугали, что я даже на "ты" перешёл. Это ничего?
– Ничего, – тихо сказал Марик, с благодарностью глядя на Миху.
Тошнота и неприятные ощущения в желудке почти исчезли.
* * *
– А почему ты такой бледный? – спросила бабушка. – Ты не заболел?
– Я бледный потому, что не вижу солнца целый день… Зубрю, зубрю и зубрю, как завещал Ленин.
– Лучше бы он завещал нам больше денег, тогда бы ты так не перегружался, мой мальчик. Ужас! На тебе лица нет. Папа звонил с работы, спрашивал, что ты делаешь.
– Я же сказал, бабуля, мы целых три часа с Женькой штудировали геометрию. Думаешь, легко всё запомнить? Прямой угол, биссектриса, пала…парапепеллипед… – с немалым трудом произнёс Марик, запутываясь в нагромождении "л" и "п".
Запершись в ванной, он выдавил на щётку зубную пасту и начал яростно тереть язык. Щётка потемнела, язык посветлел. Марик посмотрел на себя в зеркало. На него глядело знакомое, хотя и осунувшееся лицо повзрослевшего юноши четырнадцати, а по большому счёту, – без трёх недель пятнадцати лет.
– Король умер, да здравствует король! – сказал он громко, и спустил воду в унитазе.
17. Сон Марка. Первое предклинье[3]
…я вижу искажённую проекцию пространства глазами человека, который стоит сбоку от меня. Возможно, он мой двойник. Но когда я пытаюсь к нему прикоснуться, рука проходит сквозь пустоту и застревает в вязкой воздушной массе. Воздух сгущён до состояния опары. Я вижу шафрановые подпалины на деревьях и понимаю, что солнце заходит. В перекличке птиц чувствуется предзакатное ощущение прохлады. Птицы тараторят на языке, который я знаю с детства, я ловлю отдельные слова, но не понимаю, как они коррелируют между собой. "Люди приручили птиц, птицы говорят на языке людей, – шепчет мне тот, чьим голосом я произношу слова. – Все птицы – механические игрушки, вобравшие язык людей и забывшие свой птичий язык…". "Тихие Палисады, ах, Тихие Палисады, о-ля-ля, Тихие Палисады…" – Оповещают птицы друг дружку, называя место обитания.
Я вижу дома на склонах. Некоторые из них выкрашены в терракотовые густые тона и чем-то напоминают виллы в Тоскане или Умбрии.
Женщина отодвигает застеклённую дверь и выходит во двор. Кто эта женщина? Я её знаю? Сразу за ней туда же устремляется лохматая тень собаки, которая на миг замирает, настороженно к чему- то принюхиваясь, и затем бросается в глубину двора к обвитому вьюнком штакетнику. Я определённо знаю эту женщину, я узнаю собаку…
Женщина начинает протирать влажной тряпкой овальный тиковый стол, сметая с него сухие еловые иглы, дохлых мушек и, случайно заброшенные ветром в это хвойное царство, палые листья, похожие на выцветшие мандариновые корки. Из кухни, окно которой выходит во двор, доносится душистый запах снеди. Слышно, как шипя и потрескивая, что-то урчит на сковороде…
Я понимаю, что приближается Фиеста. Я пытаюсь разглядеть того, кто стоит рядом со мной и чьими глазами я познаю мир, но не успеваю… Совсем рядом сердито тарахтит мотоцикл, урчат моторы подъезжающих машин… И вот входят гости во главе с Фокусником. Он возвышается над ними, но, похоже, они его не видят. Они наступают ему на ноги, толкают его, бьют по лицу, размахивая руками, но он, как и тот, чьими глазами я на всё смотрю, не чувствует прикосновений… Их тела проходят сквозь него, как ныряльщики сквозь толщу воды.
