– Фереште, что ты делаешь?
Сумев, наконец, оторвать руку от фотографии, я сказала:
– Насер-ага, завтра я хочу вернуться в отцовский дом. С вашего позволения, я хотела забрать фотографию Али.
– Ты хочешь уйти? – с удивлением спросил он и, повернувшись к двери, стал звать жену. – Мансуре! Мансуре! Смотри, что тут говорит Фереште! Она хочет уйти!
Через некоторое время Мансуре-ханум, мама, Хаджи-баба и Ханум-джан показались в дверях. Заметив мои собранные вещи, Мансуре-ханум не выдержала и заплакала. Посмотрев на неё и не зная, как мне быть и что говорить, я тоже расплакалась. Насер-ага также еле сдерживал слёзы. Пришла Марьям и, увидев плачущую мать, встревоженно спросила:
– Мама, что случилось?
Мансуре-ханум плакала с такой болью, что дрогнуло бы самое каменное сердце. Дочь обняла её, но вместо того, чтобы успокоить, тоже заплакала. Атмосфера была настолько тяжёлой, что каждый входящий в комнату и видящий эту сцену невольно начинал плакать. Я знала, что в последние дни и во время мероприятия все сдерживались и старались не заплакать на радость врагам, отдавая им в руки козырь. Единственный, кто всё ещё держался, был Насер-ага. Собрав все силы в кулак, он сказал:
– Души Али и Амира сейчас с нами. Давайте произнесём салават для них.
Последовав его предложению, мы все произнесли салават.
Дядя Мухаммад сидел возле Мухаммада Али и играл с ним. Посмотрев на них, Насер-ага продолжил:
– Я уверен, что души Али и Амира наблюдают за нами, поэтому, во имя всего святого, прошу вас, давайте не будем плакать.
Все услышали, как дрожал его голос, он был словно потрескавшееся стекло, готовое разбиться при малейшем движении.
Мансуре-ханум, Марьям и мама успокоились, а Насер-ага, обернувшись, сказал мне:
– Фереште, дорогая, теперь скажи нам. Ты устала от нас? Тебя кто-то обидел?
– Нет! – не задумываясь, воскликнула я. – Клянусь, нет никаких обид.
Мансуре-ханум снова заплакала:
– Так почему же ты хочешь уйти?
– Я не хочу доставлять вам неудобство, – посмотрев на маму, сказала я. – Мама тоже хочет пойти домой, ведь отец и сёстры там одни.
Мансуре-ханум прижала к груди внука и, рыдая, сказала:
– Куда ты хочешь увезти моего любимого внука? Дорогие Амир и Али… Господи. Амир… Али… Куда вы хотите уйти?
Дрожащим голосом Насер-ага обратился к нам:
– Нет, дорогая. Не говори так. Это слова чужих друг другу людей, но ты ведь нам родная. Ты наша дочь, а Мухаммад Али – наш внук. О каких ещё неудобствах может идти речь? Это ваш дом… Слава тебе, Господи, если оба моих сына стали мучениками, значит, они были достойны этого, и Ты принял их. Господи, хвала Тебе за то, что наши дети не стали причиной нашего позора и унижения. Хвала Тебе за то, что наши дети являются поводом для нашей гордости и величия. Господи… Тысяча восхвалений Тебе за то, чем Ты щедро одарил нас, и тысяча восхвалений за то, что так красиво забрал.
Немного помолчав, Насер-ага, чтобы разрядить обстановку и поднять всем настроение, начал шутить:
– Нет, действительно, ты лучше забери этого ребёнка. Он нас уже добил. Вы посмотрите на него! Совсем не плачет и не капризничает! У меня уже пальцы покраснели от того, сколько я его щипал! Вот дети были раньше – капризничали и кричали так, что их голос доносился до людей из соседних домов.
Увидев плач Мансуре-ханум и услышав слова Насера-аги, я решила остаться, ведь мне и самой было тяжело расстаться с этой комнатой, в которой витала какая-то особая аура, дарившая мне ощущение присутствия моего мужа. Я хотела, чтобы поскорее наступила ночь, хотела вместе с сыном лечь в комнате Али, где я всегда видела его во снах. Ту ночь и все последующие мы ложились спать именно там.
