– Вот какие люди Русь населяют. Пусть они и не во всем чисты, с них за ихнее спросится, а нам за наше отвечать. Но каковы мечты и дела их? Масштабные. А каковы дела ваши? Мизерные да вонючие. Мелкотравчатые вы души. Что видели вы помимо полугара? Блевоту? Вы, имяреки, цените дом, в каком нынче оказалися. Будите душевные движения. Просите прощения у родных, жизнь коих загубили. Трезвитесь. Пост держите. Вспоминайте о себе хорошее. Имейте веру хоть во что, помимо бутылки и штофа. Ищите Бога. Может, и отыщете своего. Кредо абсурдум. Ну, а теперь всем мыть руки. Ограничусь отметить, повариха уж моргать мне устала.
Тюри промокнул лысину платком, заметив, в дверях на стульчике рядом с комендантом сам доктор сидит. Арсений Акимович вышел из столовой первым, за ним потянулись больные в умывальню.
Утром во вторник в расписании все лекции Тюри были вычеркнуты, а напротив ближайшей пятничной стояло имя доктора и новая заявленная тема: «О корабонимике – науке по прозвищам кораблей».
После очередного обхода молчаливый Арсений Акимович удалился к себе без упоминания вечерних газетных новостей. Тюри выждал с четверть часа, спустился со второго этажа и вкрадчиво постучал в двери на докторскую половину. Из глубины комнат едва различимо:
– Войдите!
И сам хозяин навстречу, приглашая пройти из столовой в кабинет. Привычно уселись по обе стороны стола-сенжери с обезьянками.
– Я знал, что придете. Что за запах? От вас, Тюри?
– Да, гвоздичный одеколон. Черепахов сгрыз резиновый шар для пульверизатора. Вот пришлось в ладони, и хоп – пролил малость.
– Так-так. Пульверизатор. Именно что пульверизатор. Пшик…
– Господин архонт[23], отчего сняли мои лекции?
Доктор говорил негромким голосом, но так, что сомнению твердость его решений не подлежала.
– Яркое зрелище, но вредное. У наших больных расшатанность нервной системы. А вы им анархию и нигилизм проповедуете. Блуждание по свету примером даете. Причастие отрицаете. Такие лекции им явно не на пользу. Метранпаж трясся, он ведь через жену-«иоаннитку» пострадал.
Тюри оправдывался:
– Упустил я сей факт. Хотя и старался умалить. И даже деликатно умолчал о собственной оценке персонажей.
– Кредо абсурдум, значит? Вам бы самому вперед разобраться, – совестил доктор.
– Я не чувствую ничего, – без эмоций парировал Тюри.
– Может, это ничего и есть что-то? – не сдавался доктор.
– Ваську покажите. Босоногого, – перевел разговор старший ординатор.
– Марку? Непременно, голубчик. Но позже. Теперь нужно за схемы лечения засесть. Беспокоят двое больных из последних прибывших. Их острая стадия нервирует остальных пациентов.
– Да, последний раз больные так же возбудились, когда фараоны увозили Липкого.
– Полицейская жандармерия? Даа, Липкий – наше фиаско.
– Душегуб. Какая тут наша вина…
– С двумя новенькими нужно что-то придумать, чтобы снять их состояние и приучить к режиму, вовлечь в занятия.
Доктор поднялся, заходил по кабинету. Тюри уведомил:
– На прошлом уроке дала Евгения Арсеньевна задание срисовать вазу. Все справились шустро. Лучше новых срисовали старенькие, из них удачнее всего Метранпаж. На общее удивление он стал похваляться, что один занимался словолитием[24], служил на шрифтолитейном. И умеет купюры подделывать. Надо бы усложнить задачу. Пускай банкноты рисуют.
– Деньги? Нет, это пошло. Предложите рисовать… ну, например, котов. Кот сложнее вазы. Вот, возьмите у меня гравюру. Для образца.
